СЧИТАЙТЕ ЭТО ЭВОЛЮЦИЕЙ В ДЕЙСТВИИ.
Ну вот, теперь было хорошо. Это было не очень гордо. Это было послание человека, который оказал человеческому обществу последнюю услугу, избавив его от хронического неудачника. Он мог нацарапать это на парапете, или в другом месте, перед самым прыжком. И этот человек, Тони, узнает в этом свои собственные слова…
Он повернулся и быстро пошел к ведущей к выходу лестнице.
Джим Планше-старший в своем домашнем кабинете налил себе еще бурбона и сел в кресло. Он подумал, что его гость наконец подошел к главному. Джордж Харрис истратил много времени, говоря ни о чем, и было уже поздно, пора было присоединиться к остальным своим гостям в патио.
– Ты знаешь, что я сажусь в тюрьму каждую неделю, – сказал Харрис.
Член совета Планше нахмурился.
– Кажется, я слышал об этом.
В действительности он знал об этом ничуть не меньше самого Харриса. Он должен был это проверить, так как хотел быть уверен, что участие Харриса в финансовом комитете по организации его избирательной компании не приведет к неприятностям с его лос-анджелесскими избирателями.
Джордж Харрис фальсифицировал свои налоговые декларации, был пойман на этом и обвинен в уклонении от налогов. На суде он заявил, что сделал это в качестве протеста против политики Вашингтона, которому он отказался платить. Однако это не помогло ему приобрести сочувствие судьи, и в дополнении к штрафам он должен был провести сорок восемь уикендов в окружной тюрьме. Его выпускали в воскресенье вечером, так что он мог заниматься своим бизнесом, но утром каждой субботы он должен был возвращаться обратно.
Немногие знали, куда уезжал на уикенды Харрис, и большинство из них, ему сочувствовали. Ведь каждый уменьшает цифры в налоговой декларации насколько это возможно. Некоторые считали, что Харрис заслуживает медали. Поэтому не было проблемы, оставаться ли друзьями с Джорджем, и это было хорошо, потому что Планше знал его многие годы.
– Мне нужна помощь, – сказал Харрис. Джим Планше-старший нахмурился.
– Послушай, Джордж, это был федеральный суд. Если твои адвокаты не могут тебя вытащить, я точно не могу…
– Я это знаю, – сказал нетерпеливо Харрис. – Большинство думают, что я легко отделался. Я думаю, что да, если сравнить с тем, что было бы, оставайся я там на всю неделю. Но Джим, я не могу это больше терпеть.
Похоже, это могло привести к затруднениям, Планше это видел. Харрис, крепкий старина Джордж Харрис, был почти готов сломаться и зарыдать. Совсем не хотелось увидеть это. Они не были хорошими друзьями до такой степени. Харрис может пожалеть об этом позже, и…
– Послушай, Джордж, я знаю, что это неприятно, но…
– Неприятно? Это чистый ад! Совершенное отсутствие человеческого достоинства. Тюремщики – садисты. Я слышу каждую неделю одни и те же слова от одного из жирных мерзавцев: «Со мной очень легко поладить. Очень легко. Но если от тебя будут неприятности, я сделаю так, что ты об этом пожалеешь. Просто помни об этом. Эти их правила, что ты видишь наклеенные на стенах, не имеют никакого отношения к тому, что здесь происходит в действительности. Помни об этом, и мы хорошо поладим». Он говорит это каждую неделю.
И каждое его слово правда. Им нравится их работа, Джим! Им нравится поднимать нас в четыре тридцать утра. Им нравится гнать нас в душевую тесным строем, прижавшись друг к другу. Они любят загонять нас в накопитель и держать сорок человек в камере, рассчитанной на шестерых. Я прихожу туда каждую субботу в восемь утра. Я должен быть там в восемь. Они даже не впускают меня до девяти, но только бог мне поможет, если я не приду к восьми, чтобы не сидеть перед дверью целый час. Затем вталкивают в камеру для обработки задержанных. Каждую проклятую неделю. Они знают, что я прихожу, поэтому зачем вся эта обработка? Но я не осмеливаюсь спросить, и ты бы тоже не осмелился. – Да, ну…
– Я не рассказал и половины. – Харрис сломал барьер нежелания рассказывать, и теперь слова потекли потоком. – Завтрак в пять, и его невозможно есть. Сырой хлеб. Яйца, поджаренные на рыбьем жире. В пять утра! В воскресенье. Они говорят, что завтрак должен быть рано, потому что большинство заключенных вызывают в суд, и они должны быть готовы в восемь. Может быть это и так, но в воскресенье? А на ланч тот же проклятый хлеб, жирное мясо и сосиски, обернутые в резину, с резиновыми картофелинами. Они действительно резиновые. Подпрыгивают, если их уронить!
– Тюрьма не для веселья, Джордж.
– Я это знаю! Но разве они должны срывать последний покров человеческого достоинства? Они меня «исправляют»? Каким образом? Я не преступник.
– Нет. Судья посчитал тебя чем-то более опасным. Мятежником.
– Черт побери, с Гитлером обращались лучше, когда его посадили в тюрьму после Мюнхенского путча.
Конечно, и если бы с ним обращались похуже, он бы не попытался сделать это снова, подумал Планше. Начни обращаться лучше с уклоняющими от налогов, и произойдет антиналоговый мятеж по всей стране, и что же тогда будет с бедными? Джордж протестовал против атомных электростанций, но по той же логике можно протестовать и против пособий, а пособия гораздо менее популярны, чем атомные электростанции. Он действительно не очень сочувствовал Джорджу Харрису. С другой стороны, для предвыборной кампании необходимы денежные пожертвования, а Харрис имеет влияние на некоторых больших владельцев недвижимости. С человеком следовало быть друзьями.