— Это наш шалаш, — сказал Василий Васильевич, — полезай туда, там тулуп есть, закройся им как следует, а то продрогнешь…
— Дядя Вася, я не хочу! Вы там без меня воевать будете!
— Чудак! Ты же видел, я всех в караулы послал. И тебе тоже велю караулить наше имущество. Тут у нас тулупы, посуда… Одним словом, нужные вещи.
— Ты меня все обманываешь!
— Ну, спорить мне с тобой некогда. Приказываю, слышишь? Оставаться в шалаше до моего прихода!
И дядя Вася, повернувшись, ушел, должно быть, назад — к просеке.
Стало совсем темно. Кто бывал ночью в лесу один, тот знает: в темноте все кругом кажется живым, словно кто-то притаился, слушает, ждет. Карыш и сам себе не хотел признаваться, что ему стало страшновато; он полез в шалаш, нащупал тулуп, сунул руку дальше — рука наткнулась на стенку из колючих еловых веток. Он с горя закутался с головой в душный тулуп и неожиданно заснул. Во сне он сперва все шел по берегу озера. Все шел и шел, и в руках у него были удочки, и солнце палило жарко. Потом он увидел знакомые ворота завода, из ворот серебряными струйками вытекали рельсы узкоколейки. По рельсам громыхал маленький вагон — один, без паровоза. Всадник скакал по темному полю к вагону и скалил зубы, алые от далекого пожара. На нем была бурка, как у Чапаева, он кричал: «В Уфу! Вагон отправляется в Уфу!» А где-то за вагонами стали стрелять. И пожар разгорался все шире, только не удавалось разглядеть, где горит, — свет слепил глаза. Карыш сощурил их, потом раскрыл и не сразу вспомнил, что он в лесу. Прямо в шалаш били косые лучи солнца. Неподалеку стреляли. Он скинул с себя тулуп и выскочил на волю. Никого кругом не было. Только на сосне, припав к самому стволу, сидел носатый дятел и глядел на Карыша. Где-то опять выстрелили. Дятел быстро побежал вверх по стволу, махнул яркими крыльями, скрылся. Ждать дальше было невозможно. Карыш, пробираясь сквозь кусты, побежав напрямик в сторону просеки. Скоро он услышал голоса. Среди них выделялся густой бас дяди Васи. Карыш пустился еще быстрей.
Дядя Вася стоял на просеке и разглядывал новенький автомат. К другому автомату примерялся — вешал его себе на шею — Кузнецов. Гошка вертел в руках немецкую каску.
— И что за знак такой — называемая свастика? Вот, ровно четыре виселицы срослись ну, не бывает поганей! И примерил бы, да не могу. Из-за поганого знака.
Гошка с огорчением, кинул каску в кусты. Она покатилась, Карыш провожал ее взглядом — каска легла рядом с зеленым мундиром: это был убитый фашист! И мотоцикл валялся рядом, а недалеко — другой. Карыш не стал больше разглядывать и кинулся к дяде Васе:
— Вы тут без меня! Без меня воюете!
Дядя Вася улыбнулся:
— Ну, разве ж это война? Война впереди. Мы так, маленько немецкую разведку… вот видишь, оружия добыли. Теперь и воевать можно.
— Ты меня все обманываешь! — запальчиво закричал Карыш. — Сам немцев бьет, а меня — в шалаш!
— Тихо! — Дядя Вася нахмурил брови и сжал губы, только с глазами ничего не поделать — глаза смеялись. — Постой, погоди: вот, пусть товарищи рассудят. Ребята, я, стало быть, посадил Карыша в шалаш, караулить наши вещи. И что ж? Он кинул все, а сам сюда прискакал.
— Дядя Вася!
— Постой, дядя Вася был, да весь вышел. Теперь я тебе — начальник отряда. Говори: тебя кто с караула снял?
Неизвестно, чем кончился бы этот разговор, если бы на просеке не показался старик с широкой кудрявой бородой; за плечами у него был мешок, в руках суковатая палка.
— Ваш пропуск! — с шутливой угрозой крикнул ему Гошка еще издали.
— Да это бакенщик Михеев, — проговорил кто-то.
Старик подошел поближе и тогда только сказал Гошке серьезно:
— Выйди на реку, там у меня… — он остановился, задохнувшись, — немцы избу жгут, вот тебе мой пропуск!
Он снял шапку и спросил:
— Кто тут у вас за начальника?
Он отогнул подкладку в шапке и вытащил серый конверт.
Дядя Вася взял у него конверт, вынул бумагу. Прочитав, он поглядел на партизан так, что все замолчали.
— Кузнецов, Пахомов, ко мне! — сказал — дядя Вася и отошел в сторону.
Незнакомый Карышу партизан с рябоватым лицом и Кузнецов последовали за ним. Они втроем поговорили негромко между собой, посоветовались и вернулись к отряду.
— Ну, товарищи, — сказал Василий Васильевич, — командование Красной армии доверяет нам большое дело.
Он помолчал, глянул на партизан, на бакенщика, на Карыша.
— Тут все свои, буду говорить открыто. Мы должны взорвать мост в тылу у немцев. Сегодня же. Вот… Надо обдумать, как лучше это сделать.
Кузнецов обернулся, обвел взглядом партизан, как будто подсчитывая.
Лутягин понял его и сказал:
— В открытую нападать — провалить все дело. Только шуму наделаешь.
— Ночью если… — проговорил Шитиков нерешительно.
— В том-то и суть, что ночи ждать не приходится, — ответил дядя Вася, — тут часы считаны.
Партизаны заговорили:
— Надо взять взрывчатку и пойти туда одному-двум, чтобы тайно…
— Перестреляют. Нет, тут либо с боем итти — напрямик, либо ждать ночи.
— Ночи ждать не приходится, — повторил Василий Васильевич.
Все замолчали. Прошла минута-две. Лутягин сорвал с себя шапку, вытер лоб:
— Эй, скорей бы думать надо!
Карыша будто что толкнуло:
— Дядя Вася… товарищ начальник отряда, разрешите: я пойду взрывать мост.
Лутягин повернулся к нему с досадой.
— Тебе что тут — игрушки… — начал он, но Карыш не дал перебить себя:
— Я кнут возьму… Или — нет кнута — хворостину. Будто корову ищу. Сперва все по-над берегом, по-над берегом пойду. Чуть что, встречу кого, сейчас плакать: корова пропала… — Карыш торопился все больше, спешил досказать: — Я одно место знаю, мы там с ребятами сколько раз… там кусты к самому мосту подходят.
— На словах выходит складно, — усмехнулся дядя Вася.
— Малый дело говорит, — сказал вдруг бакенщик Михеев.
— Дело! Подстрелят его, вот тебе и все дело.
— Что ж, могут и подстрелить, — спокойно ответил Михеев.
— Не подстрелят! — закричал Карыш.
Бакенщик перебил его:
— Погоди, теперь не твоя речь. Теперь речь моя. Вот как надо сделать, чтоб верней вышло. Парнишка пойдет к мосту с одного краю, а я с другого — начну на немцев шуметь, руками махать… Они мной займутся, а тут малый-то…
— Ты руками махать, а немцы рты разевать: «Ах, какой интересный старик!» Рты разинут, винтовки выронят. — Дядя Вася даже отвернулся: — Ну что ты, дед, как маленький все равно!
— Ничего не маленький. Немцы винтовок не выронят. Они в меня из винтовок стрелять будут. А пока мной, стало быть, займутся, малый будет действовать с фугаской.
— Не дело говоришь, дед!
— Ну, тогда ты скажи дело, товарищ начальник! — Михеев насупился, замолчал.
Дядя Вася тоже молчал.
Тогда вышел вперед рябоватый партизан:
— Василий Васильевич, позволь мне… Карыш верно говорит: если перейти железную дорогу, там кусты близко к мосту подходят…
Дядя Вася нахмурился, хотел перебить.
— Нет, ты постой, Василий Васильевич. — Партизан затряс рыжей бородкой, заторопился. — Постой, дослушай. Оружие у нас теперь есть. Удастся пионеру проскользнуть мосту — хорошо, не удастся — мы всем отрядом… да ну, погоди, не перебивай!.. Всем отрядом ударим из винтовок.
— Нет, не согласен, — сказал Лутягин.
— Товарищ Лутягин, — обратился, заминаясь, к дяде Васе Гошка, — я объясню, как надо сделать. Только ты мне автомат отдай, почему это его Кузнецов себе забрал? Я возьму автомат и пойду вместе с Карышем. Карыш — к мосту, а я засяду в кустах и — чуть что — начну немцев из автомата поливать. Приму огонь на себя.