– Какой ты умник, – порадовался Конхард, который, оказывается, опирался на косяк в дверях, ведущих в комнаты. – Прям душа радуется от того, какой ты умник, но только скажи: отчего тебя так переворачивает, когда король просит найти в подземьях одну маленькую машину?
Илидор вздрогнул при первом звуке голоса Конхарда, потом поморщился, поднялся из-за стола, принялся расхаживать туда-сюда, то и дело натыкаясь на углы мебели, ящики и корзины.
– Когда я улетал из Донкернаса, мне дважды едва не оттяпали ногу, один раз чуть не сожгли и один раз зарядили булыжником в бок, еще немного – сломали бы крыло. Разумеется, всё это сделали при помощи машин. А если я примусь рассказывать, как драконышей дрессируют, используя машины, как с их помощью обездвиживают, наказывают, удерживают взрослых драконов – мы проторчим за этими историями до ночи. Словом, я просто не люблю машины, Конхард, и, заметь, это я еще и слова не сказал о том, как из-за них погибли почти все драконы, а выжившие сбежали из подземий!
Двумя кулаками Илидор ахнул по столу, и звон от подпрыгнувшей посуды прокатился по дому.
– И вот теперь, ты понимаешь, теперь ваш король хочет, чтобы я нашел ему машину! Не камни! Не металлы! Не короткий путь в пропасть! Машину! Серьезно?
Нелла швырнула в Конхарда полотенце.
– Я не умею не бояться машин! – припечатал Илидор, и его крылья снова развернулись, а клубки мглы под ними стали похожи на грозовые тучи. – Это самое злобное зло для драконов, это единственное, чего мы не могли победить, и мы с машинами ненавидим друг друга, но я не умею бороться с ними, а они умеют бороться со мной! Я ничего не могу им противопоставить! Это единственное, что продолжает меня разрушать! Ты доволен?
Как можно выносить тишину векописных архивов, эту особенную тишину, абсолютную, не нарушаемую, а только дополняемую шорохами, бесконечную и гулкую, неустанно напоминающую о том, какой долгий путь проделал народ гномов лишь для того, чтобы теперь кто-то мог прийти в архивы и послушать это молчание?
Правда, почти никто и никогда не приходил в архивы, обиталище векописцев.
Длинные ряды стеллажей, пахнущих каменной крошкой и пергаментом из кожи горбачей, пылью и чернилами. Черные в серых прожилках плиты пола, которые глушат шаги, и кажется, будто векописцы передвигаются по архивам беззвучно, лишь изредка можно уловить шорох мантий или хриплое дыхание старейших. Мерцающий желто-зеленый свет из окон на северной стене: стена выходит к пропасти, за которой вдали – бесконечно высокие стены подземий с текучей лавой.
Иган Колотушка любила смотреть на медленно текущие лавовые реки (чего еще ждать от Иган, она же чудачка!), а остальные векописцы говорили, что от их сияния становится больно глазам. Другим векописцам лучше думалось, когда они перебирали пергаменты или в тысячный раз сортировали записи и каменные таблички, когда дополняли и переписывали каталоги – словом, взаимодействовали с чем-то неподвижным, молчаливым, безопасным.
Иган любила эту тишину архивов, оттеняемую, как музыкой, шорохом мантий или скрипом пера. Этот запах пыли, камня и глубины веков, торжественный и вечный, это ощущение собственной малости и быстротечности перед ликом минувших и грядущих лет. Всё это дышало умиротворением и даже просветлением. Конечно, то же самое чувствовали все прочие векописцы, ибо мог быть только один способ смириться с атмосферой архивов – полюбить её, только один способ примириться с собственной ничтожностью перед ними – принять её как должное. Но едва ли кого из векописцев обуревала такая страсть, какая наполняла дни Иган. Она отличалась от них: и от тех, кто выполнял свою работу спустя рукава, не имея никаких надежд стать чем-нибудь большим, чем переписчик, и от тех, кто мог существовать только в ритме и гармонии покрытых пылью преданий, становясь тенью событий прошлых веков, не способных говорить и помышлять о чем-то ином… о жизни за пределами архивов и даже самого Гимбла, о живой, а не пергаментно-каменной истории, застывшей где-то там, в глубине гор, о нераскрытых секретах и нерассказанных историях дальних подземий, до которых теперь, спустя столько времени, можно добраться лишь двумя способами: совершенно случайно или очень хорошо зная, где нужно искать.
Потому, мечтая о старых тайнах глубинных подземий, Иган продолжала всей душой любить архивы: она была уверена, что только вместе они, глубины и архивы, могут дать гномам их подлинную и полную историю. Словом, Иган Колотушка была чудачкой.
Да, почти никто не приходил в обиталище векописцев, потому всем надолго запомнился день, когда застывшая тишина этого места была разрушена старшим стражем Приглубного квартала Йорингом Упорным.