За много прыжков от него послышался высокий, тонкий вой свистка из птичьей косточки, который Большой Бесхвостый и Сестра использовали, чтобы звать его.
Волк не знал, как ему поступить. Он страстно желал пойти к ним, но это означало бы повернуть назад.
Свист птичьей косточки продолжал звать его.
Укушенный плыл вверх по течению Мокрой.
Волк не знал, как ему поступить.
— Ты позволил ему уйти! — кричал Торак. Он был так зол, что забывал говорить по-волчьи. — Он был прямо перед тобой, а ты позволил ему уйти!
Волк зажал хвост между задних лап и бросился за спину Фин-Кединна, который стоял на коленях, разжигая огонь.
— Торак, прекрати! — воскликнула Ренн.
— Но он был так близко!
— Я знаю, но это не его вина. А моя!
Он обернулся к ней.
— Это я звала Волка, — сказала она ему. — Это моя вина, что он позволил Тиацци уйти.
Она раскрыла ладонь, и он увидел маленький свисток из вилочки тетерева, которую дал ей два лета назад.
— Зачем? — Торак потребовал объяснений.
— Я беспокоилась за него. И за тебя, а тебе, похоже, было безразлично.
Это разозлило его еще сильнее.
— Разумеется, мне не безразлично! Как мне может быть безразличен Волк?
За спиной Фин-Кединна Волк прижал уши и неуверенно вильнул хвостом.
Торак почувствовал угрызения совести. Что с ним случилось?
Волк так радостно прибежал в их стоянку, гордо сообщил Тораку, как покинул след Укушенного, едва заслышав его зов. Он был сбит с толку, когда Торак рассердился. Он не мог понять, что сделал не так.
Торак опустился на колени и хрипло заскулил. Волк бросился к нему. Торак спрятал лицо в шерсти у него на загривке: «Прости».
Волк лизнул его в ухо: «Я понимаю».
— Что со мной случилось? — пробормотал Торак.
Не обращая внимания на его смятение, Фин-Кединн велел ему сходить за водой. Ренн просто сердито смотрела.
Торак взял мех для воды и побежал к мелководью.
Всю ночь и следующее утро они шли вверх по течению вдоль Лосиной Реки, делая лишь краткие остановки на отдых, и теперь были уже близко к стремнине, где Широкая Вода и Черная Вода сливались воедино. Дважды они встречали охотников, которые видели большого мужчину, плывущего вверх по реке.
«Он уйдет», — подумал Торак. Тяжело опустившись на бревно, он хмуро смотрел на реку.
День выдался неважный, Лес был сам с собой не в ладах. Брошенный лось печально мычал. В сухом тростнике по другую сторону реки два зайца молотили друг друга передними лапами.
Торак уловил запах древесного дыма и аппетитное шкворчание лепешек. Он был голоден, но не хотел возвращаться к остальным. Он чувствовал себя отрезанным от них, словно был отгорожен от них стеной, невидимой, но непробиваемой, словно лед посреди зимы. Пророчество Саеунн о его приемном отце преследовало его. Что, если Ренн была права и Тиацци уготовил им ловушку? Что, если он, Торак, ведет Фин-Кединна навстречу смерти?
И все же другого выбора у него не было, ему оставалось только продолжать путь.
Волк неслышно ступал вдоль берега и положил к ногам Торака палку — в подарок.
Торак подобрал ее и покрутил в руках.
«Ты грустишь, — сказал Волк, наклонив одно ухо. — Почему?»
«Брат со светлой шкурой, что пах морской собакой, — сказал Торак по-волчьи, — не дышит. Убит Укушенным».
Волк потерся о плечо Торака, и юноша облокотился на него, ощущая его надежное, пушистое тепло.
«Ты охотишься на Укушенного», — сказал Волк.
«Да», — ответил Торак.
«Потому что он плохой?»
«Потому что он убил моего Брата».
Волк наблюдал, как стрекоза скользит над водой.
«А когда Укушенный перестанет дышать, Брат со светлой шкурой снова будет дышать?»
«Нет», — ответил Торак.
Волк наклонил голову и посмотрел на Торака, в его янтарных глазах читалось недоумение:
«Тогда — зачем?»
«Потому, — хотелось ответить Тораку, — что я должен отомстить за Бейла». Но он не знал, как сказать это по-волчьи, и, даже если бы знал, не был уверен, что Волк поймет. Возможно, дело было в том, что волки не мстительны.
Так, сидя бок о бок, они наблюдали, как мальки взлетают над бурыми водами. Торак заметил блестящую чешую форели и проследил, как она уходит на глубину.
Он всегда знал, что они с Волком кое в чем различаются, но, казалось, Волк этого не понимал. Временами Волка это расстраивало, особенно когда Торак не мог сделать что-то, доступное настоящему волку. От этих мыслей Тораку стало грустно, он ощутил какую-то смутную неловкость.