Эта честность была лишь одной из вещей, которые я любила в нем.
Он также был человеком, который принимал на себя ответственность за то, что принадлежало ему.
Будь то я – потому что я, без сомнения, целиком и полностью принадлежала ему, наша дочь, его братья по оружию, их семьи или его город, Стерлинг защищал это. Он нес на себе тяжесть этой ответственности днем и ночью.
Словно проснувшись, Стерлинг повернулся ко мне, стряхивая с себя мысли, которые туманили его разум.
– Ты ведь не собираешься мне говорить, не так ли?
– Не сейчас, – сказал он, качая головой. – Только не в темноте ночи. Солнышко, когда я расскажу тебе об этом, на твоем прекрасном лице появятся яркие солнечные лучи. Я не буду скрывать ни слова, но не сейчас. Еще не время.
Сжав губы, я кивнула.
– Ты примешь этот ответ?
– Да, – сказала я, – потому что доверяю тебе, Стерлинг. Ты мне всё скажешь. А до тех пор я буду доверять тебе, Патрику, Мейсону и Риду. Я буду доверять вам всем, потому что знаю, что мы – ваш приоритет номер один.
Он отступил на шаг, наши пальцы все еще соприкасались.
– Я собираюсь принять душ. – Он отпустил мою руку и потянулся к пуговицам на своей рубашке. – Хочу смыть этот гребаный день. – Его темный взгляд встретился с моим. – Подождешь меня?
– Что у тебя на уме?
Губы Стерлинга скривились.
– У меня много чего на уме. И все предполагает, что ты пересмотришь свою клятву повиноваться.
Я покачала головой.
– Я люблю тебя. Буду ждать, но только не вечно.
Когда он направился к ванной, я снова повернулась к горизонту за стеклом, задаваясь вопросом, что происходит и что беспокоит человека, которого я люблю. Город внизу сверкал. Машины легко скользили по улицам, а звезды танцевали в небе над озером Мичиган. Город был полон людей. Даже в такой поздний час.
Я подошла ближе к стеклу и выглянула наружу, гадая, смогу ли я увидеть то, что видел Стерлинг.
Мне потребовалось всего мгновение, чтобы понять, что я не видела того, что видел он или что видел любой другой человек в организации Спарроу. Я увидела только то, что они хотели, чтобы видели жители и туристы. Я видела красоту города, его потенциал и бодрящую энергию. Я не только видела это. Я чувствовала это, когда выходила на тротуар или смотрела бейсбольный матч.
Я видела то, что видела Голди, когда мы водили ее в Миллениум–парк, и она корчила рожи гигантскому бобу. Я видела удивление в ее глазах, когда мы были в театре и смотрели, как оживает ее любимое шоу.
Обхватив себя руками, я поняла, что стресс и усталость на красивом лице Стерлинга были всего лишь побочным продуктом его успеха. Я не видела ужасных опасностей, потому что они должны были оставаться скрытыми.
Я была рядом со Стерлингом достаточно долго, чтобы знать, что, скорее всего, к тому времени, когда я смогу разделить его бремя, это бремя исчезнет. Из-за двери ванной я услышала звук струи душа.
Расстегнув спереди пижамную рубашку, я позволила ей соскользнуть с плеч, спустила трусики и открыла дверь в ванную. Возможно, он не позволил бы мне разделить с ним это бремя, но я могла помочь ему другими способами.
Когда я проскользнула в ванную, меня встретил пар.
Глава 2
Стерлинг
Подставив лицо горячим брызгам, я закрыл глаза. За моими веками не было покоя, только воспоминания о бойне, которую обнаружили наши люди. Кислота пузырилась в желудке. Фотографии, которые я видел, были недостаточно ужасными. Я настоял на том, чтобы отправиться на место раскопок и увидеть находку своими глазами. В конце концов, это мой город. Я чертовски ответственен, и не собирался сидеть сложа руки в какой-то гребаной стеклянной башне, пока мои люди разбирались с последствиями.
Вонь.
Я все еще чувствовал спертый гнилостный запах разлагающейся плоти.
Лето в Чикаго было жестоким. Взаперти в транспортном контейнере без еды и воды могли выжить только мухи и их личинки.
Новостные бригады были бы в восторге от того, что мы нашли.
Им было недостаточно сообщать о количестве убийств или статистике бездомных. Как будто даже местные СМИ были одержимы идеей превратить Чикаго в какую-то мрачную пустошь. Находки множества тел становились личными... как будто они были оставлены для меня, как сообщение или предупреждение.
Средства массовой информации никогда не найдут тела.
Мои руки сжались в кулаки.
Это было гребаное прикрытие; я заказал его, и ненавидел то, что это было правильно.
Эти молодые девочки и мальчики никогда не будут опознаны. Их семьи никогда не узнают об их ужасной кончине. Мы скрыли это не для того, чтобы спасти виновных. Черт возьми, нет. Они заплатят. От похитителей до распространителей и секс-торговцев, я хотел, чтобы их кровь была на моих руках.
Не кровь невинных детей.
Рубио МакФадден, заклятый враг моего отца и соучастник слишком многих преступлений, уже арестован и осужден. Теперь, восемь лет спустя, он вышел на условно-досрочное. После улик против него я был уверен, что он никогда больше не выйдет на свободу. Похоже, у системы правосудия другие планы.
Человек с таким богатством, связями и ресурсами, как у МакФаддена, мог бы разработать систему, предназначенную для того, чтобы соорудить подушку безопасности с достаточным количеством наличных или обещаний, так сказать, смазать скрипучие замки.
Его амбиции политического величия были приостановлены, но в этой гребаной обстановке это не означало, что у него не было союзников. Я сомневался, что лозунгом его предвыборной кампании будет избрание осужденного секс-торговца. Для этого и существовали пиар-компании – чтобы придумать что-то более приемлемое.
Сегодняшняя находка стала четвертым контейнером, с которым столкнулись Спарроу за последние три месяца. Все они были одинаковы – никаких средств идентификации. Серийные номера, транспортные декларации и идентификационные данные удалены. Контейнеры были спрятаны на самом видном месте, готовые к утилизации. Это было так, как если бы содержимое внутри было не более чем гребаным мусором.
Борьба с торговлей людьми была тяжелой, когда я возглавил организацию Спарроу. С годами она стала еще более личной. Более личной, чем похоть, которую я видел в глазах соратников моего отца, когда был слишком мал, чтобы понять. Более личной, чем женщина, которая делила со мной постель, имя и ребенка.
Перед моим мысленным взором возникла наша дочь – Голди.
Она была не единственным ребенком, живущим в нашей башне. У Патрика и Мэдлин был Эдди, а у Рида и Лорны – Джек. Трое детей играли вместе скорее, как родные братья и сестры, чем как двоюродные братья и друзья. Глядя на их милые и невинные лица и представляя себе ужасы, которые другие предпочитают причинять детям, я не спал по ночам.