Что-то другое мешало ей уйти.
Оглядев коридор, она прикусила губу. её клыки слегка удлинились от перепалки с Джеймсом, обостряя её вампирские чувства.
Она принюхалась, пытаясь идентифицировать тот слабый запах крови.
Кровь принадлежала мужчине.
Теперь, когда она находилась здесь, внизу, кровь пахла не совсем по-человечески.
Гибрид? Вампир?
Конечно, это мог быть тот самый электрик, о котором говорил охранник, но пахло слишком свежо. Это не засохшая, смытая кровь после несчастного случая, произошедшего несколько часов назад. Она пахла холодом, мертвечиной, определённо не привлекательный аромат, но и не такой старый, как описывал охранник Хорас.
Она также почувствовала другой, более слабый запах крови. Человеческой.
Может быть, вот это был электрик.
Более свежий, менее человеческий запах усиливался здесь, возле люка хранилища.
Он стал сильнее, чем тогда, когда она впервые уловила запах.
Подойдя ближе, Ана снова принюхалась, по-прежнему не сводя пистолета с массивной защитной двери.
Здесь он определённо был сильнее. Так почему же она ничего не видит? её вампирские глаза должны были уловить следы органического вещества.
Нахмурившись, Ана оглянулась на коридор.
Весь коридор между дверью и лифтом казался совершенно пустым. Стены и пол пахли отбеливателем, вероятно, тем же самым, которым они воспользовались, чтобы избавиться от крови. Больше здесь ничего не было — ни дверей, ни мебели, ни окон, ни видимых панелей, ни светильников. На стенах не имелось никаких надписей.
Всё ещё хмурясь, она подняла взгляд.
Она даже не задумывалась, почему посмотрела вверх.
В тот момент, когда её глаза поднялись к потолку…
Она замерла.
Как вампиру, ей не нужно было дышать.
И всё же временами, как сейчас, ей казалось, что она затаивала дыхание. Глядя вверх, Ана стояла абсолютно неподвижно, пытаясь осознать то, что говорили ей глаза.
Весь потолок был покрыт ими.
Он был покрыт ими.
Почему датчики движения не предупредили её?
Но она не могла думать об этом.
Впервые за всё время, сколько она себя помнила, Ана почувствовала себя добычей.
Она смотрела на них, застыв как статуя.
Как и она, существа не двигались.
Их длинные нечеловеческие конечности и пальцы удерживали тело. Большая часть его крови исчезла, иначе она почуяла бы её гораздо явственнее.
Она также определённо опознала бы по крови вампира.
Они вцепились в него крепко, властно, как паук в муху, завёрнутую в шёлковую паутину. Она не видела глаз ни на похожих на тела фигурах, ни на продолговатых головах. Несмотря на это, несмотря на неподвижность суставчатых бледно-зелёных конечностей, Ана чувствовала, что существо смотрит на неё. Возможно, металлическая кожа полностью состояла из одних глаз или только из одного огромного глаза, одной сплошной панели чувствительной плоти.
Эта поверхность перекатывалась рябью, как водянистая кожа.
Длинные пальцы сжали вампира ещё сильнее, притягивая его ближе, как любовника.
Глядя туда, Ана вдруг поняла, почему не заметила их. Они были холодными, невидимыми для её инфракрасного зрения, невидимыми для каждого сенсора в гарнитуре. Когда они не двигались, они были для неё не более заметны, чем сами стены.
Даже их цвет сливался с потолком.
Если бы они не держали вампира, она, возможно, вообще не заметила бы их.
Ана перевела взгляд на труп.
Только отдельные его части оставались до сих пор видимыми; они держали его останки, баюкая его во множестве конечностей, возможно, принадлежавших множеству существ. Они покрывали его чем-то вроде безглазых и безухих голов, обхватывали длинными суставчатыми руками, костлявыми плечами, узкими ногами, похожими на лапы насекомых.
Что касается самого вампира, она могла видеть только его лицо и часть одной руки.
Мужчина казался голым.
Азиат по национальности.
Теперь она могла видеть то, что уже подсказывало ей обоняние.
Судя по тому, как выглядели его лицо и тело, он был обескровлен.
Этот взгляд она видела ранее, но редко — очень редко — у вампиров. Мужчина-вампир уставился на неё, его лицо сделалось пустым и вялым, его глаза умоляли её, содержа в себе отчаяние, знающее отчаяние, смешанное с невольной надеждой.
Взглянув на него, Ана поняла, что он жив.
Он жив, но они отняли у него так много, что он не мог пошевелиться, даже произнести слова.
Она не могла оторвать глаз от осунувшегося лица, от слишком больших, хрустальных глаз, лишённых даже алого оттенка. Разум велел ей оставаться неподвижной, не совершать ни единого движения.