— Я не знаю… Чему я такому могу его научить? Я ничего особенного и сама не умею. И вообще, образование у меня — ниже среднего.
— А можно я посмотрю… — робко начинает Дилан, но на его лице вдруг проступает решимость, — …можно я посмотрю на твои крылья? Я никогда ничьих крыльев не видел.
Хочу сказать ему, чтобы сначала свои показал, но вспоминаю, что вчера вечером он уже это сделал. Запихиваю в рот пару клубничин и поднимаюсь со стула. Убедившись, что я ничего не порушу — судите сами о размерах этой «палатки», если для моих крыльев места здесь больше чем достаточно, — я слегка повожу плечами и раскрываю крылья.
И Дилан, и профессор застывают от изумления.
— Какие красивые! — не выдерживает Дилан. Голос у него сел, и он едва шевелит губами. — Значит, у тебя тоже есть крылья…
Складываю крылья и сажусь на свое место. Вдруг понимаю, что я смутилась, только вот почему — не понимаю.
— Видишь ли, Дил. Дело в том, что это не у меня ТОЖЕ есть крылья, а у ТЕБЯ. Тебя еще даже в проекте не было, когда у меня уже четырнадцать лет как крылья были. Ну, или около того…
На совершенном лице Дилана играет счастливая улыбка.
— Ты права. Но главное — твои крылья прекрасны. Они само совершенство.
Вот теперь-то я окончательно сконфузилась и принялась намазывать масло на четвертый круассан. Мне резко захотелось исчезнуть отсюда и немедленно оказаться вместе со стаей. Я уже давно загружала карманы всяческой снедью, и куртка моя, кажись, уже потяжелела килограмма на три. Кладу в рот последний кусок и в очередной раз поднимаюсь на ноги. Теперь уже окончательно.
— Спсиба за госсеприимсва. — С полным ртом много не скажешь. — Все очень вкусно. — Я наконец прожевала, проглотила и могу произнести развернутое предложение. — Но нам пора. У нас важная гуманитарная миссия, и наши уже давно работают.
— Пожалуйста, останьтесь, — умоляющим голосом просит Дилан. Но я категорически отказываюсь:
— Простите, нам пора.
— Макс, нам еще много о чем надо поговорить, — настаивает полотняный профессор.
— Труба зовет, — вторит мне Ангел.
Едва уловимым движением Полотняный оказывается между нами и входом, а в руке у него сверкает иголка шприца:
— Минуточку, Макс. Не все так просто.
15
На физиономии у меня расцветает моя любимая ухмылка, типа «мне не терпится хорошенько накостылять тебе, голубчик». Жаль только, в карманах полно бекона — высыпется — грязищу разведу. Прислуге его сто лет ковры чистить придется.
— Макс, не горячись. — Ангел пытается схватить меня за руку. — Он ничего плохого нам делать не собирается.
— Ты это точно зна… — ядовито начинаю я и тут понимаю, что она-то уж точно знает. Примечаю у Дилана хорошо мне знакомое мгновенное напряжение каждого мускула и лихорадочно соображаю, насколько он тренирован в боевых единоборствах. Видать, сейчас мы этого малолетку проверим в действии.
— Ангел права, — быстро подтверждает ее слова профессор Г-Х. — Мои демонстрации страшно неловки.
— Демонстрации чего? — Я с трудом подавляю сарказм. — Того, как с минимальными усилиями быть посланным в нокаут?
— Нет, демонстрации чуда современной науки. Смотри.
И с этими словами он мгновенно закатывает рукав и делает себе укол. Ученый, экспериментирующий на себе самом, — это в моей практике что-то новенькое. Мне это даже нравится.
Проходит секунда, и он с расширившимися зрачками начинает жадно хватать ртом воздух. Чуть слышно застонав и слегка покачнувшись, он хватается за горло и оседает на стул.
Ангел ест банан и с интересом наблюдает за происходящим. «Что это?» — посылаю я ей мысленный вопрос.
Она оглядывается на меня и пожимает плечами: «Понятия не имею».
Похоже, придется здесь задержаться. Я в очередной раз усаживаюсь на место, наливаю себе очередную чашку кофе и кладу на блюдце сто двадцать пятую булочку.
Несколько минут Г-Х корчится и очумело раскачивается из стороны в сторону. Наконец ему удается выдавить из себя со свистом:
— Я сделал себе инъекцию редкого вируса. Приготовьтесь к экстремальной реакции моего организма.
— Чем только не развлекается это ученое племя, — замечаю я с притворной жизнерадостностью.
Со времен нашего лабораторного детства слова «редкий вирус» ассоциируются у меня с защитным костюмом индустриальной прочности. Так что, если честно, первое мое движение — уносить отсюда ноги, да побыстрее.
Г-Х нахмурился:
— Развлечение тут ни при чем. Все это делается во имя прогресса. А прогресс — вещь трудная и болезненная. Смотри.