— Ха! — сказала Нуру. — Ты и правда казался мне совсем другим, когда молчал. Я знала тебя всю жизнь, и всё же не знала. Лучше расскажи о людях с дальних берегов, только рассказывай не скучно. Дай мне забыть о боли и жажде.
— Было так: пришло тёмное время, когда Вануи иссякла, и Великий Гончар в гневе бил по земле, но больше не мог отыскать красной глины. Земля стонала, раскалываясь на части, и куски её падали в море. Великий Гончар оттолкнул их ногой и ушёл, а мы, его дети, ждали, что будет.
— Так появились дальние берега?
— Да, дитя. А после Великий Гончар сотворил людей из одной только белой глины, но они не понравились ему, и он отсадил их подальше. Хуже всех вышли люди из остатков: в белую глину случайно попала синяя. Они некрасивы и оттого злы, и могут убить за один только взгляд, если им покажется, что ты насмехаешься.
Сафир провёл рукой по волосам Нуру и продолжил:
— Великий Гончар убрал пятнистых людей к белым и с этой поры лепил только рыб, зверей и птиц. Но и о неудавшихся детях не забыл, отправил своих братьев, чтобы приглядывали. И люди, живущие далеко, стали почитать его братьев как богов, а о Великом Гончаре забыли. Вот потому, знай, на дальних берегах живут плохие люди, и плохие звери, и плохие рыбы и птицы. Все, на кого он не хотел смотреть. На те земли Великий Гончар вытряхивает золу из печи, холодную и белую, и всё живое замерзает.
Нуру примолкла, задумавшись.
— А я мечтала, поплыву туда, — сказала она печально. — Мечтала, мы поплывём вместе. Ты слышал меня тогда? Я думала, что радую тебя, а вышло наоборот, да?
— Я видел и знаю достаточно, дитя. Я давно уже не мечтаю.
— И другом ты мне быть не хотел. Наверное, и дождаться не мог, когда я уйду… нет, когда мой короткий век пролетит, и я оставлю тебя в покое. Так назойливая мошка летает вокруг, жужжит… Как болит голова, и дышать больно! Всё бы отдала за воду…
Сафир молчал. Он глядел, не шевелясь, вдаль, где уже разгорались угли. Великий Гончар готовился к новому дню — скоро уберёт заслонку и сядет за работу, а печь будет греться. Тогда мёртвый город станет плохим местом — ни воды, ни тени, — но до других поселений далеко, слишком далеко…
Нуру взяла его за руку, слабые пальцы скользнули к запястью.
— А что ты всегда сжимал? — спросила она. — Ты что-то держал в кулаке?
Ладонь раскрылась, и Нуру тронула её пальцем, присматриваясь.
— Что это, два камешка? Нет, знаю — клыки! Чьи они?
— Страшнейшего из творений, дитя. Не верю, что Великий Гончар такое создал. Может, кто-то другой в тот день пробрался к печи.
— Порождения песков? — спросила Нуру, но Сафир не ответил. Она взяла клыки с его ладони, чтобы лучше рассмотреть, и он не возразил.
Прохлада ещё держалась, но печь уже грелась, и волны тепла лились на этот край. Стали желты пески и небо. Темнели ошмётки глины на гончарном круге, и золотились их тонкие края.
Город, засыпанный по горло, молчал. Кое-где чернели пустые глазницы окон, и лежали там и сям мотки спутанной травы. По крышам угадывались очертания площади, где под песком — кто знает, сколько времён — спали колодцы.
Нуру устала разглядывать клыки, села и поёжилась.
— Мне страшно, — сказала она. — Умирать больно и долго. Жар не убивает сразу, он сводит с ума. Кажется, сердце вот-вот лопнет, и кровь кипит в жилах, и голова как в тисках. Каждый вдох — мучение. Сделай так, чтобы я не страдала, каменный человек.
Она ждала, закрыв глаза и кусая губы, но Сафир сидел неподвижно.
— Почему ты молчишь? — вскричала Нуру, обернувшись. — Ты опять уснул, бросил меня — сейчас! Как ты мог?
Она плакала и била его в грудь, но то, что ещё недавно было плотью, стало камнем. Глаза тускнели всё больше, и кожа бледнела, делаясь серой. Сафир ушёл далеко — кто знает, слышал ли он хоть что-то.
Нуру легла, дрожа, у его ног. Она ещё хотела плакать, но не могла, лишь слабый стон временами срывался с губ.
— Разобью голову о твои колени, — пробормотала она, — а ты смотри. Смотри! Я говорила, тут нет города и нет реки, глупый каменный человек с каменным сердцем… Я говорила, но ты привёл меня сюда, и вот, тебе даже не хватило смелости остаться со мной в последний час!
Нуру примолкла, слушая рогатых ящериц — те уставились на неё из-под крыши, где нашли приют, и места там хватило бы лишь для таких маленьких созданий, — и две злые слезы скатились с её ресниц.