— Откуда ты, Синие Глазки? — спросила Шелковинка, распуская косу, что доходила ей до пят. — Нет, погоди: не называй ни города, ни поселения. Только скажи, с Жёлтого берега?
— Оттуда. Я жила у моря. К нам приплывали корабли, и я видела мореходов и слышала о далёких берегах.
— Расскажи, расскажи! — хлопнула в ладоши Звонкий Голосок. — Нет, сперва расскажи, как видела антилоп!
— Это было давно, — сказала Нуру, подумав. — Прошёл дождь, и я прошла через ущелье. Оттуда видны были холмы, и я ждала, но стада всё не было и не было. Вдруг белый песок шелохнулся, и оказалось, то были цветы. Стадо бросилось прочь и исчезло так быстро, будто ветер его унёс, а я спустилась, чтобы найти цветок, но не нашла ни одного.
— Тебе всё равно повезло, — сказала Звонкий Голосок. — Будешь счастлива.
— Я думаю, — покачала головой Нуру, — я всё думаю, может, я заснула тогда и видела их во сне, только во сне…
Голос её сорвался.
— Не знаю, в чём моё счастье, если я теперь навеки здесь…
Она не удержала слёз. Её гладили по голове, по плечам, обнимали по очереди.
— Ничего, ничего, — говорили они. — Что ты! Здесь совсем не плохо, ты привыкнешь.
— Имара хорошо о нас заботится, — сказала Шелковинка. — Кормят сытно, ты видела сама. Прежде, должно быть, твоя жизнь была тяжела.
— Но я была свободна!
— Свобода! — низким, глубоким голосом сказала Уголёк, прищурив тёмные ресницы. — Что такое свобода? Если нужно трудиться с зари до зари, а заработаешь лишь на кусок, который позволит держаться на ногах, чтобы трудиться и дальше — это свобода? Если труд пожирает всё твоё время, и головы не поднять, разве есть у тебя свобода? Если даже мысли твои заняты лишь тем, как выжить — зовёшь это свободой? Дай руку.
Нуру послушно протянула ладонь. Уголёк осмотрела её ногти и взялась приводить их в порядок.
— Тело — лишь орудие, — продолжила она, ловко действуя маленькими ножницами, похожими на два узких листа на одной ветке. — Гнёшь спину, рано стареешь, а видишь только поле, или ткацкий станок, или котлы. Ничего не скопишь, нечем будет даже целителю заплатить, и рано умрёшь. Об этой свободе ты плачешь?
Нуру промолчала.
— Есть другая свобода. Свобода жить сытно, и покупать наряды, и получать подарки. Свобода спать сколько хочешь, петь, танцевать, сохранять красоту. Я восьмая дочь, я от рождения знала, что меня продадут в дом забав. По счастью, Великий Гончар слепил меня именно так, как нужно.
Уголёк провела по густым волосам, приподняла ладонями груди, полные, тяжёлые.
— Я восьмая, но знай, первые мне завидуют. Бывает, они приходят, ждут под окнами, чтобы я бросила им подачку, седые, беззубые старухи. Их колотят мужья. Вот их свобода. Вот моя свобода, и она нравится мне больше. Ты не о том плачешь, Синие Глазки. На твоих руках ещё видны следы труда, но их уже не стыдно показать, смотри.
— Благодарю тебя, — сказала Нуру, разглядывая свои ногти, непривычно ровные, с гладким краем.
— Бедняки теперь часто болеют, — сказала Звонкий Голосок. — На окраинах мор, и женщины, что работают на кухне, просятся ночевать здесь, не хотят домой. Хорошо, что нас это не затронет!
— Как знать, — протянула Медок. — Вы всё кружитесь, обнимаете эту девку, а где её подобрали? Может, она привела мор сюда.
— Её осматривала целительница, — возразила Шелковинка. — Будь что, Имара бы её не купила. Ты видишь, она не бледна, как те, к кому приходит ночная смерть.
— Всё равно она страшна, и волосы торчат, как прутья.
— Твоя правда, — сказала Шелковинка, погладив Нуру по голове. — Сходи к Имаре, сестрёнка, пусть она даст тебе гребень и масло.
— Прошу, поделитесь со мной, а я схожу к Имаре после.
Но все, даже Звонкий Голосок, покачали головами, а Медок фыркнула.
— Прости, сестрёнка, — мягко сказала Шелковинка. — Это оплачено нашим трудом, своё ты оплатишь сама. Не бойся, иди, найдёшь Имару в комнатах по левую руку отсюда.
Нуру ещё постояла недолго — не пойдёт ли кто с ней? — но никто не предложил, все занялись своим делом. Окинув девушек взглядом, Нуру нерешительно вышла из комнаты и пошла, куда ей указали.
Глава 4. Гадальщик
Говорят, куда ни приди, сразу отыщешь храм и дом забав: лишь у храмов плоская крыша, как у гончарных печей, и только у дома забав четыре угла.
На окраинах под соломенными шапками, серыми от времени, ютятся глиняные ульи бедных домов. Следом идут дома повыше, где не только глина и дерево, а, бывает, и камень. И крыши не так просты: и пики, и скаты — но тоже из соломы. Стены ровнее, а только углов не сыскать.