Но всё-таки его пощадили — может быть, оттого, что он был уже слишком стар. Отпустили доживать свои годы, отослали к границе с Ломаным берегом, только велели не болтать о богах. Далилю, человеку Бахари, повезло меньше: он был казнён за предательство.
Было раннее утро. Далиля вывели в мокрый двор, и там, стоя перед наместником, он выслушал приговор. Напрасно пытался он, вывернувшись из рук стражей, упасть на колени, напрасно молил о пощаде и клялся в верности. Лишь одну милость оказал ему Светлоликий: даровал быструю смерть и позволил, чтобы тело отдали родным для погребения, а не сожгли.
Обвинённым в измене ломали кости и зарывали в землю по шею. В жаркую пору — в песках, в пору дождей — там, где они могли захлебнуться, но не слишком скоро. Светлоликий Фарух приказал, и всё решилось мечом, тут же, во дворе городского главы, откуда сам хозяин выехал лишь незадолго до того. Голос Светлоликого был твёрд, и решение он принял, не колеблясь. Не зная, никто и не смог бы предположить, как трудно ему далось это решение — может, и вовсе бы не далось, если бы Чёрный Коготок и Марифа не настояли на том.
Днём наместник отправился к матери Радхи. Перед тем, как уехать, Ниока сказал, где её найти. Светлоликий говорил с нею сам, говорил долго, а после вывел из дома, утешая, и велел работникам собрать её вещи. Эта женщина, сказал он, отныне будет жить в его доме, под его защитой.
Вечером этого долгого дня Фарух потребовал вина и позвал в свои покои не девушек, а одного только Поно.
— Я ещё не был наместником по-настоящему, — сказал он после первого кубка. — Выносил приговоры, но тяжесть решений лежала не на мне. Ещё никогда я не слал на смерть человека, которого знал с рождения. Никогда я не думал, что столь близкие люди могут не быть мне верны.
Три медных жаровни освещали и согревали комнату. Поно и Фарух устроились на ковре, на подушках, и здесь же стояло блюдо с жёлтыми плодами и ягодами. Прямо на блюде, объевшись, уснул пакари.
— Он первый, но ведь будут и другие. Он назвал имена, ты слышал… Я понимаю, их нельзя прощать. Долгие годы они готовились к тому, чтобы убить меня — как можно оставить таких людей рядом? Но ты бы смог принять такое решение и не страдать — скажем, осудить на смерть собственных братьев? У меня ведь теперь достаточно воли, одно твоё слово…
Поно задумался, а потом замотал головой.
— Не могу, — сказал он, хмурясь. — Я зол на них, я их никогда не прощу, но так — нет, не смогу.
— А я должен! — воскликнул Фарух, роняя лицо в ладони. — И с этого я должен начать! Прежде я принимал так мало решений, а эти вдобавок так тяжелы…
Вино опять наполнило кубки. Светлое, сладкое, оно не было похоже на то, которое Поно когда-то пробовал в доме забав, ещё когда отец был жив, и на другое, каким его для смеха поили братья. Это пилось легко и не застревало в горле.
— Что мне делать с их семьями? — спросил Фарух. — Чёрный Коготок сказал, нужно убить всех мужчин, достаточно взрослых, кто мог знать о сговоре. Сыновей, младших братьев… Что мне делать?
— Я не знаю, — ответил Поно. — Ведь я ещё не советник, и не знаю, хватит ли мне хоть однажды мудрости, чтобы дать на это ответ! Отошли их подальше, запрети им бывать в Сердце Земель. Пусть живут под надзором.
Фарух застонал и растёр лицо ладонями.
— Пусть им хватит мудрости убраться из Фаникии, когда гонцы возвестят о моём прибытии!
Они пили дальше. Скоро печаль отступила — не слишком, впрочем, далеко. Может быть, не дальше теней за окном, чтобы к утру вернуться снова.
— Стану наместником-музыкантом! — рассмеялся Фарух, падая на подушки, и замер, раскинув руки. — Буду стремиться к тому, чтобы грустные песни исчезли…
Ночь кончилась вместе со вторым кувшином вина. Ушло веселье.
Чёрный Коготок протащил их через двор, где дождь ещё не отмыл пролитую кровь — мимо стражей, что так старательно отводили взгляды, мимо работников, — отвёл в купальню. Поно надолго возненавидел бочки с холодной водой, и вообще воду, и, пожалуй, вино. Позже Марифа дала им какой-то горький отвар. Они пили безропотно.
— Почему ты не отсоветовал? — спросил Фарух, пряча глаза от света. — Тоже мне, советник…
— Я неучёный, — морщась, ответил Поно и охнул, потому что нутро просилось наружу.
По дороге в Фаникию наместник отклонился с пути. Может быть, тянул время, а может, причина была иной. Он взял с собой лишь часть людей и повозку с припасами.
Он вернулся в рыбацкое поселение, где провёл ночь. Люди, узнав, что их гость был самим наместником, так испугались, что распростёрлись на земле, отказываясь подниматься. Они боялись, что провинились в чём-то, разгневали Светлоликого неосторожными словами. Их уши будто не слышали, что он просит их встать. Нескоро он их успокоил.