Он сам нарёк безымянных детей. Одному дал имя своего ушедшего брата. Велел, чтобы в случае нужды рыболовы явились в Фаникию, дал обещание взять их работниками. Потом, оставив припасы, направился прочь, оттого что эти люди теперь боялись, боялись обидеть его и приглашением к костру, и скудной едой, и неловкими речами. Он не хотел их стеснять.
На дороге перед Фаникией, когда впереди показалось уже и озеро, и мост, и сама Фаникия встала, белая, на холме, повозкам и быкам преградили путь. Храмовники, и те, кто служил Бахари, и советники, и работники Светлоликого, допущенные в его покои, были здесь. Кто-то взял жён и детей.
Упав на колени, они просили о милости — те, что знали о подменённом наместнике и помогали это сокрыть, испугавшись угроз Бахари или соблазнившись золотом; те, что служили Великому Гончару и не постыдились ни лжи, ни убийства. У того, кого обрекли на смерть, они молили о жизни для себя.
— Если бы вам нужна была только жизнь, вы давно покинули бы город, — сказал Фарух. — Но вы, бесчестные, хотите такой жизни, какую вели прежде. Прощения вам не будет.
Многих предали смерти в тот день, и многих выслали, дав им недолгое время на сборы. Нерадостным вышло возвращение, и цветы, заготовленные, чтобы бросать их под ноги, так и увяли в корзинах. Светлоликий Фарух запретил такую встречу.
Он распустил всех стражей, не доверяя больше ни одному, и заменил их женщинами Марифы. Он прогнал почти всех работников. У него не осталось советников. Он спешно искал замену многим людям, и Чёрный Коготок оставался рядом, сколько было нужно. Но всё же пришёл день, когда чужаки собрались уезжать.
Скрестив ноги, Поно сидел на циновке и при свете жаровни выводил знаки острой палочкой. Перед ним лежал плоский ящик с разглаженным песком. Поно шептал себе под нос, сверялся со свитком, хмурился, стирал и переписывал.
— Братец! — донеслось от двери. — Вот ты где!
Нуру искала его и нашла, и теперь, подойдя, села рядом.
— Ты не раздумал? — спросила она. — Не поплывёшь со мной, не хочешь увидеть далёкие земли?
— Ох, очень хочу! — сказал он, откладывая свиток в сторону. — Но, может быть, потом. Фаруху будет плохо без меня, и я дал ему слово, что выучусь.
— И ещё здесь Дамира, — лукаво сказала Нуру.
— Ох, ладно, и ещё Дамира! Знаешь, она согласилась подождать.
— Ещё бы! Станет женой советника…
— Ну, советником я, должно быть, так скоро не стану. Она же не ради этого… Да ты дразнишь меня!
Нуру рассмеялась.
— Я буду скучать по тебе, — сказала она потом. — Ох, братец, я буду скучать по тебе, очень!
— И я по тебе, — ответил он ей.
Они ещё долго сидели, обнявшись, и говорили — вспоминали о прошлых днях и мечтали о будущих, и не могли наговориться.
Настал день отъезда. Все они собрались в пиршественном зале — и те, кто отбывал, и те, кто оставался. Кто-то печалился, но грустнее всех в этот день была одна девушка со срезанными косами. Она не ела и не пила. Другие этого не замечали — может быть, только один и подметил.
Он встал со своего места — разговоры притихли, — подошёл к ней и спросил:
— Поедешь со мной?
И добавил:
— Я убивал людей, ты знаешь. Своей жене я велел, чтобы она отправилась к ушам богов, и дал ей нож. Я увезу тебя в чужие земли, к чужим людям, где многие хотят причинить мне зло и захотят причинить зло тебе. Поедешь?
Марифа истолковала, и Поно пробормотал:
— Вот так приглашение!
Но Шелковинка встала со своего места, и шагнула к Чёрному Коготку, и улыбнулась, и положила ладонь ему на грудь.
В тот день, когда корабль выходил из гавани Пелая, чтобы отправиться к Равдуру, небо было чистым и дул попутный ветер. Нуру стояла у борта, глядя на берег, а рядом Мараму негромко играл на дудочке. Потом он спрятал её, улыбаясь, и обнял Нуру.
— Мой друг передал, — сказал он, — что ему больше нравилось, когда ты носила его на груди.
— Ох! — воскликнула Нуру, смутившись. — Я об этом не думала!
Она прижалась к плечу Мараму, укрыла лицо. Глупая дудочка!
— Но ещё он сказал, — продолжил Мараму, — что хочет домой. Души на ветвях белого леса ждут его, и он стосковался по разговорам. Теперь он рад, что возвращается.
Волны катились. Свет высокой печи отражался в воде и слепил глаза. Корабль покачивался, будто колыбель. Нуру глядела на берег, где оставляла многое — своё прошлое и дорогих людей, которых увидит нескоро. И тех, кого уже никогда не увидит.
Мечты сбылись. Отчего же у них привкус печали?