— Ей не нужно красить брови, — сказала Шелковинка. — И так хороши. Лучше подведём глаза.
Нуру зажмурилась, вздрогнула от прикосновения холодной палочки. Девушки работали над ней, смеялись, стирали и рисовали опять.
— Открой глазки, сестрёнка! — попросила Звонкий Голосок. — Ой, красавица… только не трогай лицо!
Нуру посмотрела в отполированное тёмное зеркало. Повернулась одним боком, другим. Улыбнулась, и отражение ответило улыбкой. Такая могла стоить три золотых пальца. Вот отчего Хепури, торговец не из последних, посмотрел на неё — но она для него слишком хороша.
— Узнаёшь себя? — спросила Уголёк, обнимая за плечи.
— Я и не знала, какой была, — ответила Нуру, не отрывая взгляд от зеркала.
— Что ж, а теперь иди и надень свой новый наряд, сестрёнка.
— Да, да! Хочу увидеть тебя в нём! — захлопала в ладоши Звонкий Голосок.
— Новый наряд? Мои обноски! — с прищуром глядя в своё зеркало, пробормотала Медок. На её слова никто не обратил внимания, но Нуру хорошо их расслышала.
В комнате она надела платье, пропахшее дымом и запахом чужого тела. Юбка показалась ей слишком тонкой, верх — две нешироких полосы — едва держался. Нуру стояла у двери, не решаясь выйти, пока Звонкий Голосок не вбежала без стука и не заставила её обернуться, рассматривая в розовом вечернем свете.
— Как хорошо, сестрёнка — как на тебя сшито!
Нуру отняла руки и поправила ткань на груди.
— Сбивается, — жалобно сказала она. — Устану следить…
— Думаешь, мужчины тебя упрекнут? Глупая, платье нарочно так сшито! Посмотри на моё.
Звонкий Голосок закружилась, окутанная своим нарядом, будто лёгким туманом. Серебряные искры вспыхнули от шеи до талии, почти ничего не пряча, открывая спину. Лишь у бёдер туман густел, но тут же разлетался тонким дымом, и взметнувшиеся полосы таяли в сумерках.
— Моё платье такое же прозрачное? — воскликнула Нуру, прикрываясь руками. — Тогда я не выйду в нём, я не смогу!
В комнату заглянула Шелковинка.
— Чего ты боишься? — сказала она. — Ничего страшного! Только надень сандалии.
Только сейчас Нуру заметила в углу пару сандалий с кожаной плоской подошвой, таких же, как носили все девушки здесь. Шелковинка взяла их и опустилась на колено, чтобы помочь.
— Разливай вино и улыбайся, — дала она совет, завязывая тонкие шнурки. — Улыбайся мужчинам, люби их всех, и пусть каждый думает: ему ты рада больше прочих.
— Но как, если я не рада?
— Представь, что твои куры упали в колодец, а он вытащил. А другой купил — что ты продавала?..
— Щётки и верёвки.
— Он купил их и не торговался, и заплатил сверх того. В твой сад забрёл бык — третий прогнал его и поправил изгородь. Вот так, сестрёнка, и если с тобой заговорят, не молчи.
— О чём мне с ними говорить?
— Проще некуда: хвали их, — улыбнулась Шелковинка, глядя снизу вверх. — И дай другую ногу.
— Хвалить? За что, за кур, спасённых из колодца?
Шелковинка поглядела укоризненно, а за спиной прыснула Звонкий Голосок, бормоча сквозь смех: «Хвалить за спасение кур! Ох, представляю их лица».
— Как же я поддержу беседу? — воскликнула Нуру. — Я ведь ни в чём не разбираюсь!
— Этого и не нужно. Говори, как они умны, какую радость доставляют тебе их речи, а понимать не обязательно. Ничего, ты посмотришь на нас и научишься.
Уголёк заглянула в комнату, опершись на косяк, и сказала:
— Не знаешь, что говорить — молчи и улыбайся.
Изогнув уголки полных губ, она склонила голову и посмотрела из-под ресниц.
— А если мужчина спросит, почему молчишь, попроси прощения и скажи ему: рядом с тобой трудно дышать и в голове не остаётся мыслей. Скажи, что речи его для тебя как музыка, и ты готова слушать ещё и ещё — пусть он говорит.
Голос её стал мягким, как дорогая ткань, как свежий мох, и глубоким, как ночь. Если б она хвалила мужчин за спасение кур, те, пожалуй, и согласились бы, жадно ловя каждое слово.
— Мужчины падки на лесть, — продолжила Уголёк. — Сама удивишься, как легко рыбки заглатывают наживку. Ты можешь быть умна, можешь разбираться в их делах — одного это порадует, другого оттолкнёт. Но лесть, самая дешёвая, пустая, которой цена медный ноготь, заставит их есть с твоих рук. Запомни хорошенько, Синие Глазки!
— Запомни, — кивнула и Шелковинка. — Это секрет из тех, за которые платят золотом. Мужчины идут сюда отдохнуть. Советы они получат в любом другом месте, а отдохнуть могут только с нами. Теперь идём, сестрёнка! Пора.
Нижний зал совсем переменился. Утром, казалось, он был голым со всеми его расшитыми подушками, узорными колоннами и низкими столами из тёмного дерева. Теперь же он оделся в дым курильниц, и в этом сладком тумане мерцали маяки алых ламп, мягкими островками собрались подушки, манили оазисы фруктов и закусок. Негромко пела вайата, длинная дудка, но музыканта не было видно — должно быть, сидел в соседнем зале, на женской половине.