— Живого? На это я не пойду…
— Так я пойду! Ты трус и дурак. Ему так и так умирать, зачем оставлять следы? Если тело найдут, его могут узнать. Вот верёвки, их плетёт его семья, вот обрывок платья сестры, которым ему заткнули рот. Думаешь, люди долго будут гадать, с кого спросить? И ведь мы говорили об этом.
Мальчик дёрнул руками раз, другой и замер. Должно быть, устал бороться.
Я слышал тяжёлое дыхание снаружи. Кто-то молчал, раздумывая, и раздумье давалось ему нелегко.
— Ну, Хепури, это уж… Давай развяжем, дадим ему нож, и пусть дерётся — вот это будет честная смерть.
— Заботишься о чести, Менги, так возись сам. Давай, а мы отдохнём.
Слышно было, как захрустел под ногами песок, как замычали быки, радуясь, что их напоят. Один из людей подошёл к повозке сзади, заглянул под навес, щурясь. Вздохнув тяжело, он утёр лоб под белой тканью, укрывавшей голову и промокшей от пота, и хлопнул себя по боку, где висели ножны. Он не сводил глаз с мальчика, и мне стоило принять решение, принять теперь, — но людское время шло так быстро, а у меня были причины вмешаться и были причины оставить всё как есть.
Птицы-кочевники закричали, разлетаясь, и заревели быки. Нежданный ветер налетел, рванув навес повозки, и о ткань мелко застучал песок. Кто-то охнул, и человек с ножом обернулся. Я увидел страх на его лице.
— Что это?
— Великий Гончар, пощади нас!
— Порождение песков! Это порождение песков! — раздались истошные вопли.
Повозка двинулась, кренясь — то ли быки, крича от страха, потянули её, то ли их погнали люди. Ткань захлопала, едва не срываясь. В ветер вплёлся голос Хепури.
— Стойте, трусы! — звал он. — Где теперь ваша честь? Сражайтесь, сражайтесь!..
Мальчик пошевелился, и глаза его, широко раскрытые, блеснули в наступающей тьме. Человек, пришедший отнять его жизнь, поспешно забрался в повозку. Он тяжело, со стоном дышал и хотел одного: укрыться.
Снаружи раздался крик, и бык замычал и упал, сотрясая песок. Колесо наткнулось на него, повозка взвизгнула, дёрнулась и застыла криво.
— Получи же!..
Крик оборвался всхлипом. Тело ударилось о борт и упало, и пришёл мрак.
Люди бежали прочь, не разбирая дороги, кричали и падали. Зверь настигал их, одного за другим, и становилось всё тише, пока не остался лишь ветер, и тяжёлое дыхание быка, живого или умирающего, и стоны человека рядом. Он упал между мной и мальчиком, и теперь, выставив нож, лежал и ждал, скуля.
Тот, кого он боялся, двигался бесшумно. Лишь коротко затрещала ткань от удара когтистой лапы, повисла клоками, и порождение песков явилось нам: зверь чёрный, как сама тьма, с горящими глазами. По плечам его текла песчаная грива, клубилась, вспыхивая искрами, и хвост неслышно бил по бокам. Повозка ещё накренилась, и дерево затлело там, где он встал.
— Замри и молчи, — сказал я мальчику.
Я не знал, успел ли он услышать меня, потому что человек дёрнулся, отползая, и закричал:
— Уйди! Уйди, не тронь меня, не тронь! А-а-а!
Лапа ударила, с хрустом сминая рёбра. Бесполезный нож отлетел, ударившись о моё плечо. Нахлынула волна жара, в огне сверкнули клыки, и человек захлебнулся собственной кровью. Зверь бросил его тело прочь, играя, и прыгнул следом. Ещё донёсся звук, будто тонущий уходит под воду, — и всё стихло, но мрак не рассеялся.
— Замри и молчи, — повторил я.
Зверь вернулся. Он стоял, прислушиваясь, щурил глаза и раздувал ноздри. В приоткрытой пасти тлели угли.
Мальчик не пошевелился и не издал ни звука, когда порождение песков склонилось над ним. Дыхание его опаляло, глаза слепили, а в груди потрескивало вечно голодное пламя.
От повозки уже тянуло дымом, когда зверь решил, что наигрался. Фыркнув, он выпрыгнул, и тьма за миг сменилась светом. Навес зиял дырами, и кровь окрасила ткань и дерево.
Мальчик лежал недвижно, и когда я счёл его мёртвым от страха, он поднял голову, осматриваясь, и пополз к ножу. Я наблюдал молча.
Он весь дрожал, и нож в его пальцах трясся и выпадал, со стуком ударяясь о доски, пока не повернулся как надо. Когда лопнули последние волокна, мальчик первым делом сорвал тряпку с лица. Он сидел, пытаясь стереть с рук свою и чужую кровь, и дышал так, как дышат, когда плачут, но не плакал.
Он выбрался наружу и сразу упал, ноги его не держали. Я слышал, как он заговорил с быком:
— Ты живой! Только мы остались. Ты живой! Не бойся.
Он гладил быка, глотая слёзы, и бык, напуганный, мычал негромко, будто стонал — жаловался по-своему.
— Я дам тебе воды, — сказал мальчик. — Подожди. Подожди, руки трясутся.