Нуру — листок, подхваченный ветром — прибило к моим ногам. Растрёпанная, тёмная в этой тьме, она обняла меня за шею. Руки её дрожали, тело дрожало, голос дрожал.
— Проснись! — взмолилась она. — Проснись, каменный человек! Прошу тебя, прошу, мне не на что больше надеяться! Слышишь, братья решили: Нгуву возьмёт к себе мать, Ндани заберёт Поно, а меня — меня отдадут Хепури, торговцу, в жёны. Они уже сговорились, он принёс дары… Все рады, они меня продали. Все знают про Хепури: когда Великий Гончар обжигал его в печи, пережёг сердце, и теперь нет в нём милости ни для кого. Он уже брал жену, и она умерла. Я не хочу!
Нуру отстранилась, пытаясь заглянуть мне в лицо, но в этой тьме ничего было не разглядеть. Ветер трепал её волосы, и они, как живые, оплетали меня. Нуру плакала, гладя меня по щекам.
— Прошу, мне больше некуда идти! Меня били, чтобы я согласилась, а теперь не знаю, что сделают. Что, скажи, что нужно, чтобы ты встал?
Там, наверху, тяжёлый кулак ударил по гончарному кругу, и камни посыпались недалеко от нас. Я напряг все силы, но не смог шевельнуть и пальцем.
— Говорят, вас поднимает кровь, — пробормотала Нуру. — Я готова. Даже если умру, лучше так, с тобой…
Я должен сам. Не нужно, Нуру. Не нужно! Что держит меня, отчего я не в силах двинуться? Каменные стены трещат, и я сам вот-вот разобьюсь на куски, я рвусь, я пытаюсь, Нуру! Подожди!
У неё был нож. Я не увидел блеска, но ощутил холод лезвия, безвредного для каменного тела. Жар, текучий и влажный, опалил кожу. Нуру обвила меня руками и приникла к моим губам.
Ущелье завыло десятками голосов, загрохотало, осыпая нас каменной крошкой. Стена передо мной затряслась и поехала вниз, рассыпаясь на части — та стена, где Нуру рисовала свою жизнь и свои мечты. Это место опять менялось. Я видел такое прежде, но для Нуру это опасно.
Я вскинул руку, защищая её. Боль пронзила моё тело, но я двинулся. Я сумел.
Ущелье ожило вместе со мной, превратилось в море, каменная волна захлестнула ноги. Я встал, удерживая Нуру. Я должен был идти.
Глава 2. Наккива
Холмы молчали, безмятежные, как серо-синяя вода. Их вершины алели, и лёгкая розовая дымка, как тончайшая ткань, текла над ними. Песок дышал зноем, и не верилось, что этой ночью Великий Гончар размачивал глину водой, недовольный своей работой.
Редкие пучки сухой травы, будто косматые зверьки, сбились в стайки, окружили бурый валун, вросший в землю. Здесь, в тени у дороги, сидел мужчина с кожей красной, как макушки холмов, безволосый и нагой. У ног его, не двигаясь, лежала смуглая девушка.
Но вот она пошевелилась, дёрнула пряди волос, застрявшие в траве, приподнялась и огляделась.
— Я не сплю? — спросила она хрипло и закашлялась. — Не сплю, и мне не кажется, и я не умерла?
— Ты пришла в ущелье в бурю. Ты и правда едва не умерла, Нуру, и не стоило тебе поступать так.
Она улыбнулась, и светло-синие глаза её засверкали, такие чистые на смуглом лице, испачканном каменной пылью и кровью. Отведя со лба спутанную прядь, тоже серую от пыли, Нуру протянула руку.
— Зато ты ожил! Посмотри, разве не хорошо — вот полосатые холмы, о которых я столько раз говорила тебе, и синее небо над ними — ни пятнышка на гончарном круге! В ущелье ты был серым и бледным весь, даже губы и глаза, а теперь ты такой красивый. Знала бы, раньше дала своей крови. Скажи, ты рад?
— Я и был живым. Ты напрасно сделала это, Нуру.
— Ну что ж, а я рада! — сказала она, тряхнув головой. — Та часть ущелья, где ты был, обрушилась, и я навсегда потеряла бы тебя. Теперь ты жив — даже у Светлоликого Фаруха нет живого каменного человека, а у меня есть! Мы вернёмся домой, и они не посмеют отдать меня Хепури. К нам будут ходить, чтобы смотреть на тебя… Какую плату с них брать?
— Нуру…
— Я думаю, двадцать медных ногтей, не меньше. Но только чтобы смотреть! А если кто захочет расспросить тебя о давних временах, пусть даёт серебряную фалангу за один рассказ. Мы хорошо заживём, каменный человек! Построим новый дом из глины, высокий, с острой крышей — лучше, чем у всех!
— Я не вещь, дитя, не то, что выставляют напоказ. Я не принадлежу никому, и у меня есть имя: Сафир. Идём.
Он поднялся, и Нуру поднялась тоже, глядя растерянно. Она едва доставала ему до груди, и ей пришлось вскинуть голову.
— Но ведь ты спал много времён и ничего не знаешь о мире. Конечно, ты останешься со мной. Тебе некуда идти, и тебе нужна одежда, а значит, нужно работать. Ты мог бы собирать скарп и молотить листья, а я бы плела верёвки, но это глупо, так глупо, если можно просто показывать тебя за медь и серебро!
— К чему мне одежда, разве не знаешь ты, что мой народ её не носит? Мне не нужно серебро, Нуру, и не нужно золото.