– Ты первый.
– О котором ты знаешь, – уточнил лидер вампиров.
Его глаза расширились после того, как он это сказал, и Ретта начала думать, что, возможно, сделала ошибку: после всего этого вампиры не заслуживают дружбы. Потом парень засмеялся и улыбнулся.
– Просто шутка, – произнес он. – Как тебя зовут?
– Лоретта, – ответила девушка.
У нее возникло ощущение, что она называет ненастоящее имя, будто он может быть маньяком, несмотря на то, что именно Ретта пересекла парковку под жарким солнцем.
– Лоретта? Немного старомодно, – сказал он, и Ретта ответила так, как будто сама раньше над этим думала.
– А почему мы разговариваем, Лоретта? – спросил вампир.
– Просто подумала о том, как представилась. Мне понравилось то, что ты хотел сказать.
– Ты вампир, Лоретта? – спросил он, прищурив глаза и раздув ноздри.
– Я? – ответила Лоретта. – Ха-ха. Я так не думаю.
– Иногда люди – вампиры, но не осознают это, – сказал он. – Вроде меня. Я долго не понимал.
– И как же ты мог этого не замечать?
– По той причине, – ответил он, – что я не пью кровь.
Ретта спросила, что он пьет вместо нее.
– Эмоции, – ответил парень. – Чувства.
При этих словах ее желудок затрепетал.
– Как тебя зовут? – спросила девушка.
– Тревор, – ответил лидер вампиров.
– Хорошо, Тревор, – сказала она. – Было приятно познакомиться. Удачи в вашей борьбе за равенство вампиров.
– Подожди секунду, – попросил он, когда Ретта развернулась, чтобы уйти. – Ты сейчас пойдешь домой?
– Зачем тебе это? – спросила она.
– Я мог бы тебя подвезти, – ответил он.
Ретта смотрела на веснушки на его щеках, которые выглядели как брызги корицы, и пыталась вычислить потенциальную опасность, принимая помощь от вампира. В конце концов, она начала кивать. И наконец, сказала:
– Окей.
Дом Ретты находился всего в двух милях. Она могла бы дойти пешком, как обычно и делала. Казалось, Тревор был разочарован, когда понял, что поездка заняла всего восемь минут, практически все из которых девушка на него не смотрела. Вместо этого она приоткрыла окно, опершись на него руками и положив сверху голову, и наблюдала за домами с клумбами ярких цветов, которые украшали дворы. И когда Тревор задавал вопросы, например, была ли она обеспокоена сценой, произошедшей в спортзале, или нет, она даже не утруждалась посмотреть на него во время ответов, просто говорила: «Даже не знаю», позволяя ветру взять ее слова и бросить их назад.
Жестяные банки гремели по асфальту. Когда машина свернули на улицу, где жила Ретта, она в первый раз прислонилась спиной к горячей коже сиденья.
– Думаешь, нас когда-нибудь примут? – спросил Тревор.
– Кого? Вампиров?
Он кивнул.
– Конечно, – ответила Ретта. – Есть множество подобных прецедентов. Люди с другим цветом кожи. Женщины. Геи. Ведьмы. Я имею в виду, что уже тебя приняла. Так что можешь идти.
– Могу идти? – спросил Тревор, заезжая на обочину и улыбаясь.
– Как ты узнал, что это мой дом? – поинтересовалась Ретта. – Как ты узнал, что я живу на этой улице?
Она не говорила ему, куда ехать.
– А вот как, – ответил Тревор, подняв палец к виску и постучав по нему. – Разве ты не заметила, как я искал информацию?
Ретта долго смотрела на него, прежде чем открыть дверь и выйти из машины.
– Эй, прости, – сказал Тревор. – Я не хотел тебя напугать.
Ретта закрыла дверь и наклонилась, чтобы посмотреть на него в окно машины. Сверху, благодаря ирокезу, он выглядел немного по-птичьи – как коричневый цыпленок, который умел водить машину.
– Ты меня не пугаешь, – ответила она и пошла к крыльцу.
– Эй, Лоретта, – позвал ее Тревор. – Эй, могу я войти?
– Нет, – ответила Лоретта, повернувшись, чтобы посмотреть на него. – Это не самая лучшая идея. Если ты пригласишь вампира в свой дом, то после этого он сможет приходить в любое время, когда только захочет.
– Я не такой вампир, – ухмыльнулся Тревор, потянувшись с водительского сиденья к открытому пассажирскому окну, чтобы удобнее было разговаривать.
– Верно, – ответила Ретта. – А я совсем не такая девушка.
Развернувшись, чтобы продолжить путь, она слегка улыбнулась.
Вампиры появлялись на всех новостных каналах и во всех газетах в течение нескольких месяцев. Обычно они были грустными или злыми, в основном потому, что жили в уединении, которого не понимали люди. Некоторые были взволнованы, потому что, наконец, имели возможность говорить о своей жизни публично, не боясь, что их будут преследовать, загонять осиновый кол в сердце или сжигать в пепел так, что они никогда не восстановятся.