– Ретта, – сказала она. – Я сижу на церемонии вручения рядом с пустым стулом, на котором написано твое имя. Где ты? Твои родители сходят с ума, а этот вампир написал заявление об угоне машины, так что тебе лучше быть осторожнее. Думаю, я ошибалась насчет тебя. Ты не горячилась из-за него. Ты бросила его. Но я все равно не понимаю. Объясни мне одну вещь, Ретта, – попросила Лотти, и Ретта представила ее сложенные на груди руки, телефон, прижатый к ее уху, синтетическую черную мантию и квадратную шапочку с золотой кисточкой, которую она пыталась перевернуть каждые полчаса, скрещенные ноги в туфлях, одним из носков которых она нервно покачивала. – Что случилось? Почему ты ведешь себя как стерва?
– Это Лоретта! – заорала в телефон Ретта, словно какая-то рок-звезда на концерте. – И это потому, что я вампир, Лотти! Я вампир! Я вампир!
Она выключила телефон и выбросила его в окно.
Было позднее утро. Солнце стояло высоко и казалось красным. Лоретта оскалила зубы в зеркало заднего вида, засмеялась, надавила на газ и помчалась по дороге.
Нил Гейман. Кровавый рассвет
Делия Шерман. Летящая
Огни ослепляют ее. Платформа под ногами – остров в море пустоты. Твердая перекладина трапеции чуть скользит в присыпанных тальком ладонях. Далеко внизу огромное кольцо опилок, вокруг – ряды воздушных шаров, белые в черный горошек: круглые глаза, распахнутые рты.
Она вытягивает руки над головой, поднимается на носочки, сгибает колени и прыгает, как и тысячи раз до этого. Теплый, пахнущий попкорном ветер бьет в лицо. Мускулы живота, плеч и груди напрягаются, когда она цепляется ногами за перекладину. Она раскачивается, вися на коленях, «конский хвост» щекочет шею и щеки. Белые шарики внизу запрокидываются и ходят из стороны в сторону, музыку – звон колокольчиков – перекрывает всплеск аплодисментов.
Ее отец командует: «Ап!» – и она летит ему навстречу, хватает его за запястья, качается маятником, отпускает, делает сальто, ловит трапецию и возвращается на платформу. Приземляется, принимает нужную позу, кланяется. Аплодисменты становятся громче, музыка стихает – вся, кроме гулкой барабанной дроби, которая ускоряется, как биение испуганного сердца. Она разводит руки – свет играет на серебряных блестках, – приседает и ныряет – неглубоко. Летит, словно ласточка. Бросается вниз, кувыркаясь, забыв о трапеции, силе притяжения и страхе.
Пока, наконец, у самого купола, ее руки и тело не превращаются в свинец. Качающиеся шарики и желтое кольцо арены надвигаются и кричат, пока, вращаясь в воздухе, будто перышко, она падает.
И просыпается.
Хватая ртом воздух, Ленка села в кровати, и нащупала стоявшую в изголовье лампу. Черт, как же она ненавидела этот сон! Но, по крайней мере, на этот раз она не свалилась с кровати и не разбудила родителей. Этого только не хватало: мама, ощупывающая ее, взволнованно спрашивая, не поранилась ли она, и папа, выглядывающий из-за маминого плеча сонно и беспомощно. Они не ругали ее за кошмары – теперь никогда, – даже если она того заслуживала. Говорили, чтобы отдыхала, и предлагали посоветоваться с доктором. Этому не бывать. С докторами и отдыхом покончено. Уже три месяца, как у нее началась ремиссия. Когда родители уходили на работу, Ленка занималась аэробикой в своей комнате и бегала рядом с домом. Пробежки были короткими – она все еще чувствовала слабость, но становилась сильней с каждым днем. По крайней мере, убеждала себя в этом. Скоро она снова будет летать.