На исходе шестого дня передовые батальоны услышали отдаленную перестрелку. Это дивизии Волховского фронта с внешней стороны пробивали кольцо осады. Они шли навстречу ленинградцам.
К этому времени судьбу Шлиссельбурга можно было считать решенной. Там еще держался враг. Но все пути отхода оказались отрезанными. Гитлеровцев вело в бой отчаяние.
Утром восемнадцатого со стороны рощи и Преображенской высоты начался штурм Шлиссельбурга. В эти часы сказалось все мастерство артиллеристов и пулеметчиков Орешка. Они знали каждую улицу в городе, перекрестки и повороты, каждый дом, где фашисты могли оборудовать доты.
Только это знание и ни с чем не сравнимая точность прицела дали возможность Орешку огнем участвовать в уличных боях.
Крепость наносила удар с левого фланга и с тыла, расчищала дорогу для штурма.
В Шлиссельбурге есть улица Иустина Жука, где до войны размещался Городской совет. Эта улица идет параллельно набережной. С улицы Иустина Жука, из развалин углового здания, гитлеровцы обстреливали набережную, мост через канал и главный проспект.
Пехотинцы, наступавшие со стороны проспекта, готовились штурмовать угловой дом. Но бой за эту ключевую точку начался прежде, чем они двинулись в атаку.
На глазах у пехотинцев уцелевшие стены здания стали крошиться, падать, обнаруживая крутой бетонный купол сильно оснащенного дота. Квадратные амбразуры смотрели во все стороны, то и дело выбрасывая дымки.
Пехотинцы видели, как снаряды, летевшие из крепости, упрямо долбят купол. Напрасно долбят. Такую толщу не проклюешь.
Неожиданно дот осветился изнутри и тотчас окутался пламенем. Снаряд попал в бетонную щель и разорвался там.
Стрелки бросились к доту.
Командир пехотинцев тут же, положив на закоптелый бетон листок папиросной бумаги, написал на нем всего одну строку:
«Товарищам из Орешка. Спасибо за огонек!»
Рота пошла вперед. А листок двинулся назад, через Неву.
И не замечательно ли? В неудержимом потоке, захлестнувшем город, в кровопролитной битве, где гибли люди и рушился камень, крохотный бумажный лоскуток сохранился невредимым.
Санитары передавали его шоферам, те — связным. И в тот же день, измятый, замусоленный, хранящий тепло десятков рук, он попал в крепость.
Ефрейтор Калинин разгладил его на ладони. Долго не мог разобрать ни слова. Передал его Виталию:
— Прочти-ка, востроглазый…
Гитлеровцы, выброшенные из города, выбегали на озеро. Но на белой глади им некуда было деваться.
Иринушкин с легким ручным пулеметом лежал на льду, за снежным бруствером. Тренога глубоко впаялась в лед.
Гитлеровцы швыряли под ноги автоматы, шли с поднятыми руками.
Когда исход боя полностью определился и стало ясно, что островная оборона навсегда закончена, стрелковые взводы Орешка получили приказ продвинуться в Шлиссельбург.
Впереди бежал Степан Левченко. Он размахивал винтовкой, что-то кричал. Одним прыжком взлетел на бровку и остановился.
На земле, раскинув руки, навзничь лежал эсэсовский офицер. На плечах топорщились витые погоны, на петлицах серебрились двойные молнии. Фуражка валялась рядом. Его волосы заносило снегом. В глазных впадинах застыли льдинки.
По набережной, с автоматами на ремнях, в обнимку прошагали четверо бойцов. Они окликнули Степана:
— Эй, солдат, знаешь?
В освобожденном городе от человека к человеку передавалась весть: в нескольких километрах отсюда на Синявинских торфяниках встретились два фронта — Волховский и Ленинградский.
Уже ночью по горящим улицам, медленно огибая воронки, проехал фургон передвижной радиостанции.
Станция передавала из Москвы сообщение «В последний час».
Блокада Ленинграда прорвана!
Г Л А В А XXVIII
В ШЛИССЕЛЬБУРГЕ
Шлиссельбург лежал в развалинах. Густой запах горелого пропитал воздух.
По улицам ходили саперы. Они шарили перед собою миноискателями. Связисты раскатывали провод, тянули штабную линию.
На перекрестке стояла пушка на разбитом лафете. Она задрала в небо черный ствол. Степан смотрел на пушку и думал о том, что у раненого орудия такой же беспомощный и жалкий вид, как у раненого человека.
Левченко давно уже ходил по городу, стараясь все увидеть, запомнить: и эти жирные хлопья копоти, и землю, раздавленную гусеницами самоходок, и стены домов с пустыми проемами вместо окон, и людей, осторожно выбиравшихся из подвалов.