Но она ничего не сказала принцессе. А та со всегдашними доверчивостью и откровенностью (когда они оставались одни) продолжала:
— Да, лягу в постель и скажусь больной. И только ты и мой врач будут знать, что я совершенно здорова. Быть может, тогда герцог оставит меня в покое со своими нравоучениями, а братец заинтересуется моим здоровьем и велит позвать к себе. Или сам придет… Ох, Пен, если бы мы с ним могли свободно поговорить обо всем! Без свидетелей.
Пен, по-прежнему не произнося ни слова, наклонила голову в знак полного согласия.
Она многое знала о принцессе, в том числе и о том, что та с детства отличалась слабым здоровьем, не намного лучшим, чем у брата, — это, видимо, шло по линии отца, потому что матери у них были разные. Принцесса много и часто болела, месяцами лежала в постели с высокой температурой. Особенно зимой. Врачи не раз опасались за ее жизнь.
Если она что-то знает, или просто предчувствует, насчет козней герцога и опасается каких-то его действий, будет вполне разумным с ее стороны притвориться больной. Это может дать некоторую передышку, а также побудить короля потребовать встречи с сестрой.
— Если лондонцы, — сказала Пен, — услышат о вашей (болезни, мадам, для герцога станет труднее что-то предпринять против вас.
Принцесса благодарно улыбнулась.
— Неплохая мысль, Пен. Ты права, народ меня любит. И верю, поддержит, если мой брат отправится в иной мир. Только надо сделать так, чтобы сообщение о моей болезни поскорее распространилось в городе.
— Тогда будет разумней, мадам… — высказала предположение Пен, — если вы заболеете… то есть почувствуете себя плохо на виду у многих… внезапно…
— Конечно, Пен! Умница! Сегодня же вечером, во время пиршества, прямо за столом… Решено!.. А ты будешь следить за моим сигналом… Какой сигнал? Я уроню на стол веер… Смотри, вот так!
Она взяла изящный итальянский веер блеклых тонов и продемонстрировала, как это сделает, кинув его на постель.
— Как только он выпадет у меня из рук, сразу бросайся ко мне, оказывай помощь, зови врача, выражай соболезнование, беспокойство… В общем, сама знаешь. Ты же мой самый преданный друг.
Преданный от слова «предавать», мелькнула у Пен горькая мысль, когда она наклонила голову в знак согласия.
А принцесса, увлеченная предстоящей игрой, с живостью продолжала:
— Потом я слабым голосом скажу, что не хочу портить всеобщее веселье, и ты меня уведешь в спальню, после чего сообщишь герцогу и совету, что у меня приступ старой болезни и я вынуждена оставаться какое-то время в постели.
— Я сделаю, как вы сказали, мадам.
Принцесса вгляделась в лицо Пен и спросила:
— А ты… ты себя хорошо чувствуешь?
— Да, мадам. — Пен старалась не смотреть на нее. — Просто устала немного. Как и вы, я плохо сплю в этом дворце.
Принцесса кивнула, удовлетворенная ответом, и подошла к аналою в ногах кровати.
— Теперь оставь меня, Пен, я должна помолиться.
Она взяла молитвенник и опустилась на колени.
Пен тихо прикрыла дверь и вышла в первую от коридора комнату, где находились придворные дамы, готовящиеся к званому обеду и примеряющие всевозможные ленты, банты и головные повязки. В комнате было прохладно и не очень светло, но очень шумно.
— Как принцесса? — спросила одна из дам. — Ей что-нибудь нужно?
— Она молится, — ответила Пен. — Даст знать, когда закончит.
Другая из дюжины дам, прислуживающих принцессе, пожаловалась, что у нее вскочил прыщ на носу и она не знает, что делать; третья поинтересовалась чем-то насчет вышивки. Пен тоже принялась за вышивание, надеясь, что это занятие успокоит разыгравшиеся нервы.
Оуэн собирается прибыть сегодня на торжество, на веселый «пир дураков» в канун Крещения, как его называют по старинке. И она должна будет — ведь она обещала — рассказать ему об опасениях принцессы, о ее обманной болезни, еще о чем-то… Конечно, он захочет подробностей, которых она не знает, и ей придется их узнавать, втягиваясь все больше в позорное соглядатайство.
Делая вышивку на чепце для ребенка, родившегося недавно у одной из подруг Пиппы, она уколола палец иглой. Показалась кровь, Пен сунула палец в рот… Какая счастливая эта молодая женщина! У нее ребенок. Живой, здоровый ребенок… Первенец…
Она продолжала работать иглой, стараясь ни о чем не думать… Нет, это невозможно! Тогда подумаем о том, что, в конце концов, французы куда менее опасны для принцессы, чем свои. Чем герцог Нортумберленд и его сподвижники. Возможно, Оуэн прав, когда говорит, что французское правительство может сослужить добрую службу для Марии. Особенно после смерти короля Эдуарда, которой, судя по всему, ждать недолго. Что бы ни рассказала Пен Оуэну, пока ее сведения не дойдут до ушей Нортумберленда, принцессе от этого хуже не будет. Вполне возможно, что и лучше.
Но что, если для французов станет выгодным раскрыть мысли и планы Марии перед Нортумберлендом?
От этой мысли у Пен вновь заболела голова… Что делать? Кому верить? Только своим родным, с которыми она хотела бы поговорить, посоветоваться, но не смеет. Она так же одинока сейчас, как была в часы родовых и послеродовых мук.
И значит, должна платить мзду Оуэну за услуги, которые ей необходимы, без которых не представляет дальнейшей жизни, и она вытерпит это унижение… Будет платить…
Ох Боже! Она испачкала кровью чепец!..
Пен позвонила в колокольчик и, когда служанка появилась, попросила, если удастся, отстирать пятно. Та взяла чепчик, с удивлением глядя на Пен: разве знатная придворная дама может, как какой-то неразумный ребенок, уколоть палец во время шитья?..