Робин недоверчиво покачал головой.
— Все ты выдумываешь. Выходит, ей неприятно? Тогда зачем?..
— Не знаю, — задумчиво проговорила Пиппа. — Может, мне показалось… А возможно, ее охватило что-то… какое-то чувство, которого она сама боится?.. Это ведь у нее впервые после… И она сама не знает, где она… на каком небе, или на земле…
— Излагаешь очень смутно, — с добродушной иронией сказал Робин. — Но что-то похожее на правду в твоих словах есть.
— Конечно! — Пиппа решила продолжить разбор состояния сестры. — Похоже, она и злится немножко, и влюблена чуть-чуть, и смущена. Так бывает… У меня у самой сто раз было.
Робин не выдержал и рассмеялся.
— Ты про это читала в каких-нибудь книжках, которые вообще-то читать не привыкла.
— Ничего подобного! Лучше скажи: за что ты его не любишь?
— Кого?
— Не притворяйся. Я говорю о шевалье д'Арси. Он тебе не нравится?
— Нет.
— Что-нибудь знаешь о нем? Очень плохое?
Робин не стал прямо отвечать на вопрос.
— Мне не нравится, как он действует на Пен. Она стала несносно раздражительной, спорит по каждому поводу, в каждом слове находит повод для обвинения.
Ему самому не понравились его слова: прозвучали как жалоба, а он вовсе не хотел жаловаться.
— Оба вы стоите друг друга, — сказала Пиппа. — Только и делаете, что ищете повода для препирательств.
Робину хотелось дать ей суровую отповедь, но он не мог не признать, что девчонка права, поэтому, чтобы отвлечься, начал смотреть по сторонам: увидел Нортумберленда, стоявшего в конце зала рядом с Суффолком, увидел серую мышку Джейн Грей, танцующую с сыном Нортумберленда, Гилфордом Дадли, под пристальными взглядами обоих отцов.
Что ж, эта молодая пара может содействовать еще большему сближению двух могущественных семей — все правильно… Все так, если бы Робин не знал, что рука Джейн была обещана юному лорду Хартфорду… Интересно, что еще задумал хитрый лис Нортумберленд?
С некоторых пор Робин, по зрелом размышлении, начал разуверяться в искренней преданности герцога интересам короля. Имея доступ во внутренние покои двух герцогских домов, где к нему привыкли настолько, что почти не считали нужным таиться, он наслушался, особенно в последние недели, такого, что не могло не встревожить и было, несомненно, связано с ухудшением здоровья короля и полным его исчезновением с людских глаз.
Все чаще посещала Робина мысль о том, что если Нортумберленд бесчестен, не праведен и замышляет что-то против законной власти, то он, Робин, может считать себя свободным от данной когда-то самому себе клятвы в верности этому человеку. И в общем, и в частностях. И значит, имеет полное право… ну, хотя бы открыть Пен глаза на то, что существует целая сеть тайных агентов — и с одной, и с другой стороны, — которые… И что этот шевалье как раз с другой стороны…
Только как это ей сказать и когда — Робин не знал. А также — что и как говорить о самом себе.
Он не был уверен, что на Пен произведет большое впечатление его откровенность: она уже не первый год при дворе и должна знать о многом, что творится на самой сцене и за кулисами — и какие средства могут при этом идти в ход.
Так что же удивляться, если сама Пен в какой-то мере причастна?.. Но в какой! И по доброй ли воле?..
Он снова внимательно вгляделся в танцующую пару — ту, что занимала его ум больше всего. Даже на расстоянии, ему казалось, он ощущает их взаимное напряжение. Они — как два закипающих сосуда, содержимое которых вот-вот перехлестнет через край.
Пиппа тоже вглядывалась — но не в танцующих, а в Робина, и, удрученно качнув головой, отошла от него и отправилась на поиски кавалера для танцев, что немедленно вызвало ажиотаж и возбудило соревновательный инстинкт среди молодых людей в масках, стоящих отдельными группами возле стен, украшенных венками из остролиста и ветками бледной омелы.
Пен чувствовала неодобрение Робина, и это стесняло ее. Хотелось сказать ему, что она многое знает об этом человеке, а потому не может считаться игрушкой в его руках — особенно теперь, когда сама принцесса испытывала подлинный страх перед Нортумберлендом, поделилась с ней своими опасениями и даже привлекла в помощницы.
Стеснял ее и Оуэн — их близость в танце, когда соприкасались пальцы, тела, взгляды. Маска, имитирующая голову орла, делала его вид зловещим, и были минуты, когда ей казалось, что она не кто иная, как жертва этой гордой хищной птицы, распростертая на траве в ожидании смертного часа, а птица все кружит и кружит над ней.
Она отдавала себе отчет в опасности и в том, что вполне может избавиться от нее — вскочить с травы, убежать, спрятаться; но, странное дело, не желала ничего предпринимать и предпочитала, чтобы все оставалось как есть.
Вот он приподнял ее руку, прижал к своему сердцу, и некоторое время рука оставалась там, ощущая биение… Вот наклонил голову, и его губы коснулись ее шеи возле уха… Это было как ожог, у нее дрогнули ноги, но, к счастью, течение танца позволило ей оторваться от него.
Для Оуэна, он это ощущал, Пен становилась чем-то подобным наваждению. Уже не порыв владел им, нет — настоящая одержимость.
Внезапно — это не прошло мимо Пен — взгляд его сделался отстраненным… Где-то там, вдали, за незримой чертой он увидел другой бальный зал… другую красивую женщину… она завлекала, манила его, не зная о последствиях, о том, какую опасную игру затеяла… Или ей помогли затеять.
— Что с вами? — услышал он голос Пен и, слегка вздрогнув, очнулся.
Она, хмурясь, смотрела на него, на лбу у нее блестели капельки пота.