Пен не видела этого: она была всецело занята детьми, растирая и укрывая их, ужасаясь немыслимой худобе. Слава Богу, на их телах не было следов от побоев или чего похуже. Посадив завернутых в толстые одеяла детей на скамью, она обернулась к Оуэну.
— Хотелось бы немного еды… молока… чего-нибудь для них.
— Насколько я знаю, — ответил он, кивая в сторону другого шкафчика, — там вы найдете хлеб, сыр, молоко и пиво. Но еще раз советую сменить мокрую одежду. Вы не очень сможете помочь этим детям, если схватите воспаление легких.
Он был совершенно прав, она не могла не признать этого, хотя ей не нравился сухой, недоброжелательный тон, каким он стал с ней разговаривать. Впрочем, чего она ожидала после того, как дала понять, что знает о его прошлых грехах?
Она скинула промокшее платье, завернулась в полотенце, тоже приблизилась к жаровне, стараясь не смотреть на Оуэна, не сводя глаз с детей.
Они сидели удивительно тихо, пораженные и, как видно, удовлетворенные происходящим. И, как все дети, находящие в этом интерес.
— Вот, выпейте немного, — сказал Оуэн, протягивая ей флягу.
Огненная влага обожгла горло, постепенно тепло распространилось по всему телу, дрожь унялась.
Теперь можно было надеть то, в чем она пришла сюда из дворца, — сухую теплую одежду. Без помощи она обойтись не могла, и Оуэн с вежливым каменным лицом быстро и ловко стянул ленты корсажа и, пока она застегивала пуговицы на рукавах, достал из шкафчика хлеб, сыр, нарезал и дал детям, которые смотрели на непонятное угощение раскрыв рот, видимо, боясь, что оно сейчас исчезнет или его отнимут.
— Ешьте, — тихо сказала Пен, подходя к ним. — Ешьте. Вы хотите есть?.. Вы голодные?
Они дружно закивали головами, поняв, что она сказала, и так же дружно начали запихивать в рот еду.
— Они еще не сказали ни слова, — с беспокойством проговорила Пен. — Может, они вообще не умеют говорить?
— Возможно, и так, — бесстрастно сказал Оуэн. — Во всяком случае, не думаю, что с ними много разговаривали.
Ее снова задело равнодушие его тона, но сейчас было не до выяснения отношений, не до спора о проявлении чувств. Сейчас у нее на руках два голодных, исхудавших и, вполне возможно, больных ребенка, с которыми нужно что-то делать.
Словно угадав ее мысли, Оуэн спросил все тем же безучастным тоном:
— Как вы намерены поступить с ними? Куда поместить? Я не смогу долго держать лодку посланника у пристани в Гринвиче.
Она не знала, что отвечать не только ему, но и самой себе. До этой минуты ей было достаточно мысли, что ее ребенок существует — он жив, он у нее на руках… Разумеется, его следует сразу отвезти к ее родителям… к бабушке и деду. Там он будет в безопасности. Но как это сделать среди ночи?.. А утром она должна, она обещала, быть у принцессы Марии, чтобы помочь той вырваться из дворца, ставшего для нее тюрьмой. И как это сделать, один Бог знает…
Хорошее отношение принцессы ей сейчас нужно как никогда. Кто, как не Мария, может сыграть решающую роль и перетянуть чашу весов в пользу Пен, когда дело дойдет до признания подлинности существования и происхождения ее сына, которое будет оспариваться со скрежетом зубовным известно кем. В качестве законной наследницы престола одна лишь принцесса Мария вправе принять единоличное решение — объявить сына Филиппа Брайанстона его правомерным наследником. Будучи фактической пленницей герцога Нортумберленда, принцесса не обладает ни достаточной силой, ни влиянием. Только освободившись из его лап, сумеет она собрать сторонников и воспользоваться их поддержкой…
Так и не ответив Оуэну на его вопрос, Пен снова обратила все внимание на детей, пытаясь напоить их молоком, вкуса которого они, похоже, не знали или давно забыли.
Но она не забыла, не могла забыть всего, что Оуэн уже сделал для нее, и понимала: хочет она или нет, а придется, видимо, опять обращаться к его помощи. Теперь не для себя лично, а для принцессы Марии и, значит, можно сказать, для Англии и косвенно для Франции. Если этой стране по-прежнему выгодно делать ставку на принцессу и помогать ей взойти на престол…
Оуэн сидел у стола в центре каюты, закинув ногу на ногу. Он явно не одобрял ее молчания и, не скрывая недовольства, повторил:
— Итак, мы возвращаемся в Гринвич, если не ошибаюсь? А потом?
Погруженная в свои размышления, она не сразу ощутила или не поняла его раздражения и немного растерянно ответила:
— Да… да, в Гринвич. Конечно… По правде говоря, не знаю, что делать… Детей хочу отправить в Холборн к матери, но перед этим должна… обязана помочь принцессе выбраться из дворца.
Поднявшись со скамьи, она поставила на стол кружку с молоком и повернулась к Оуэну, продолжая говорить.
— Вы знаете не хуже меня, что Нортумберленд держит принцессу почти как узницу. Он настраивает против нее Эдуарда, и она с минуты на минуту ждет, что под любым предлогом ее арестуют и отправят в Тауэр. Герцог добьется от больного короля разрешения на что угодно… Я подумала, Оуэн… — Она впервые за долгое время посмотрела ему прямо в глаза. В глаза человека, который вдруг, против ее воли, стал казаться ей чужим. — Я подумала, — повторила она, — что мне… нам… необходима ваша помощь… Опять…
Она стояла с бессильно опущенными руками, не отводя от него глаз. Он молчал. Она заговорила первая, голос ее обрел твердость.
— Если, как вы утверждали раньше, ваше правительство на стороне принцессы, вы не можете отказать ей в помощи. Не должны.
Это прозвучало как вызов, как проверка истинности его слов, сказанных некоторое время назад. Совсем недавно.