Нет, определенно что‑то произошло. Скорее всего неприятное для их семьи. Но что?..
И что сказать матери?.. А, лучше не говорить ничего. Или то, в чем пыталась его уверить старуха: ребенок заболел и умер.
Но еще лучше… у пего загорелись глаза, слегка перехватило дыхание… Почему бы не представить себя этаким решительным, дерзким мужчиной, готовым на все ради благополучия своего рода?.. Да, почему бы не сказать матери, что он сам, вот этими руками, выполнил ее распоряжение буквально: избавился от выродка?.. Как?.. Ну например, бросил в Темзу… Это успокоит мать, а его избавит от всяческих ее предположений и попреков.
Уже сидя на носу лодки, перевозившей его па северный берег, и глядя в мутные воды реки, он окончательно утвердился в своем решении. Конечно, ребенка уже не существует, а каким образом он ушел из этой жизни — какая разница? Главное, его нет, и он, Майлз, единственный и законный наследник, а мать пускай спит спокойно и не пилит его каждый раз, когда он имеет несчастье попасться ей на глаза.
В свой дом он входил, беззаботно насвистывая себе под нос, и первая, кого он увидел, была его жена. Глаза у нее покраснели от слез.
— В чем дело, женщина? — спросил он. — Почему ты всегда так плаксива? От твоего кислого вида молоко сворачивается!
— Ох, Майлз, — пожаловалась та, — твоя мать с утра меня ненавидит. А все дело в том, что Долли опять немножко наследила… Совсем немного, но леди Брайанстон велела выкинуть ее на кухонный двор, там бедная собачка что‑то съела и теперь места себе не находит. Ее все время тошнит.
Майлз поморщился. Господи, как надоела эта слезливая яловая корова со своей любовью к собакам. Лучше бы родила ему сына.
— Может быть, твоя Долли наелась крысиного яда? — безжалостно предположил он, чем вызвал новый поток слез. — Где моя мать?
— В библиотеке, — ответила та, отворачиваясь от него.
Леди Брайанстон сидела там за расчетными книгами и потому была еще более раздражена, чем обычно: денег уходило, как всегда, много, а куда — как всегда, неизвестно.
— Ну что? — неприветливо спросила она.
— Я все сделал, — объявил Майлз таким уверенным голосом, что мать с нескрываемым удивлением посмотрела на него. — Его больше нет.
— Вот как? — Леди Брайанстон откинулась в кресле, ее взгляд из удивленного стал почти удовлетворенным. — Прекрасно. Теперь, полагаю, нам больше не о чем беспокоиться. — И всегдашним своим раздраженно‑ворчливым тоном добавила:
— Я хочу, чтобы ты как‑то повлиял на свою Джоан. Ее вечные рыдания меня утомляют.
Майлз уже открыл было рот, чтобы возразить — настроение у него для этого было сейчас подходящим, — но помешал громкий стук в парадную дверь, отозвавшийся эхом по всему дому.
— Какого дьявола? — взорвался он. — Кто так колотит?
Стук продолжался.
— Пойди и посмотри вместо того, чтобы задавать идиотские вопросы! — рявкнула мать.
Он пошел к входу. Звуки голосов раздавались из нижнего холла, грубые, резкие. Им что‑то отвечал испуганный визгливый голос его жены.
— Черт возьми! — крикнул он, спускаясь с лестницы. — Что надо? Кто вы такие?
В холле толпилось много людей, вооруженных пиками, мечами.
Майлз сошел с последней ступеньки, и его сразу окружили.
— Лорд Брайанстон, — возгласил один из вошедших, — у меня ордер на ваш арест и на арест вашей матери по обвинению в содействии колдовству и в государственной измене.
На говорившем была массивная серебряная цепь, в руках — жезл.
Майлз побледнел как полотно.
— Какое колдовство? — еле выговорил он. — Какая измена? Леди Брайанстон, тоже окруженная стражниками, нашла в себе силы громко и вызывающе крикнуть:
— Что за бред? Это какая‑то ошибка! За что?
— Вы арестованы, мадам, — пояснил человек с жезлом, — за то, что ввели признавшуюся в своих преступлениях колдунью в опочивальню короля, а также за попытку причинить ему смерть путем отравления.
Она покачнулась, поднесла руку к горлу.
— А где… где доказательства… улики?..
— На языке у некой Гудлоу, которая созналась, что по вашему наущению вызвала колдовскими действиями преждевременные роды у вашей невестки, занималась изготовлением ядов и пыталась действовать на людей с помощью безбожных магических заклинаний.
— Вранье! — в отчаянии крикнула леди Брайанстон.
Майлз молчал. Его лицо из бледного стало зеленоватым.
— Вас поместят в Тауэр, где подвергнут допросу, — бесстрастно сказал человек с жезлом. — Вас, вашего сына и его жену.
Услышав это, Джоан грохнулась на пол в глубоком обмороке.
Больше с ними не стали говорить, а препроводили на берег Темзы и оттуда по реке — в замок Тауэр.
Их путь лежал в камеры в нижнем этаже замка.
Глава 26
Пен вышла из дома и окунулась в мягкий предвечерний июньский воздух. Рядом с ней семенил Филипп, она держала его за руку, слушая его неумолчное лепетание. Чаще всего он повторял:
— Гляди, мама, гляди…
В быстром усвоении родного языка — правда, с легким кельтским акцентом — ему очень помогло постоянное общение с Люси и Эндрю. От них он перенимал гораздо больше, чем от взрослых, и лучше понимал их.
Из‑за дома показались Оуэн и его мать, они шли с огорода, в руках у него была большая корзина с только что выдернутой из земли морковью. Одет он был в деревенскую одежду. Богато разукрашенные шелковые и бархатные наряды уступили место штанам из простой шерсти, полотняным камзолам, домотканым курткам и жилетам.
Однако он не расставался с оружием, оно было у него всегда при себе, даже на огороде. И не проходило дня, чтобы он не упражнялся со шпагой и луком на заднем дворе, где стоял старый столб с манекеном и висела на сарае мишень для стрельбы.
Пен остановилась, поджидая, когда они приблизятся. В последние недели, она чувствовала, Оуэн стал проявлять некоторое нетерпение, связанное с долгим пребыванием на одном месте и вынужденным бездействием, и она понимала, что недели и месяцы, в течение которых они отдыхали и лучше узнавали друг друга, подходят к концу. Ей тоже хотелось перемен, хотелось поскорее вернуться в родные места, увидеть свою семью.
Она вынула из кармана полученное только что письмо от матери. Пен тоже писала ей, посылая письма через курьера французского посланника, и таким же образом приходила почта к ней. Было опасно, считал Оуэн, обмениваться письмами открыто, и она разделяла его опасения.
Оуэн и его мать поравнялись с ней, и Пен не без удивления обнаружила, что он отнюдь не выглядит нелепо с корзиной моркови в руках. Загорелый, с закатанными рукавами, с посвежевшим лицом, он смотрелся не хуже, если не лучше, чем на паркете дворцов или в седле вороного коня.
Леди Эстер не стала задерживаться возле них, а взяла за руку Филиппа и направилась к дому. Пен смотрела им вслед, прикрыв глаза от заходящего солнца и радостно, сама не зная чему, улыбаясь. Наверное, тому, что давно у нее на душе не было так хорошо и спокойно. Хотя… хотя многое еще нужно для подлинного спокойствия.
— Твоя мать всегда чувствует, когда нам необходимо поговорить с глазу на глаз, — сказала она.
— Я видел, как отъехал курьер на своем коне. — Оуэн показал на письмо у нее в руке, на безымянном пальце которой сверкало золотое кольцо. — Какие новости?
— Довольно значительные. Майлз и его мать заключены в тюрьму недели две назад.
— Что ж, вполне заслуженно.
— Конечно. Сначала обвинение было предъявлено и жене Майлза, но вскоре ее освободили, она лишена прав наследования и уехала к своим родителям в Линкольншир. Титул и имущество Брайанстонов остаются за государством, если я правильно понимаю.
— Наверное, так. И значит, нужно востребовать их для твоего сына.
Пен немного озадаченно взглянула на него.
— Я тоже придерживалась такого мнения. Но как подумаешь, с чем и с кем это дело связано… Ей‑богу, теперь мне это не кажется таким уж важным. Филипп здоров, разговорчив и, надеюсь, ничего не помнит о первых ужасных годах своей жизни. Во всяком случае, спит спокойно, без кошмаров. Думаю, он и дальше обойдется без этого нелегкого наследства.