Это был сонет, но, по-моему, очень скверный. Вторая половина его звучала так:
Внизу стояла надпись: «Изготовить двадцать шесть экземпляров», и пометка, свидетельствующая о том, что приказание выполнено.
– Какая-то чепуха! – заметил я. – Я бы постыдился так писать. Полнейшая бессмыслица!
– Наоборот, – возразила Кит. – Бьюсь об заклад, что в эти стихи вложен большой смысл. Весь вопрос в том, что они означают. Если не ошибаюсь, это измена!
Глава тринадцатая
Смысл сонета
Действительно, стихотворение было какое-то странное.
– Здесь что-то нечисто, – сказал я.
– Да, весьма вероятно, – согласилась Кит.
Подумайте сами. На первый взгляд в стихах не было ничего подозрительного. Во времена, когда я был мальчишкой, человеку ничего не стоило вместо письма разразиться поздравительным сонетом – тогда это казалось проще, чем теперь, – и послать его другу ко дню рождения, к свадьбе или по какому-нибудь другому поводу. Сонеты становились настоящей поэзией, если их писал такой человек, как Шекспир, но часто стихи не стоили даже клочка бумаги, на котором были написаны.
Однако даже самый неискушенный читатель легко может заметить, что творение джентльмена в желтом не относилось к числу поэтических шедевров. Перечитайте его еще раз, и вы увидите, что автор потратил целых четырнадцать строк только на то, чтобы довольно бессвязно и обиняками сообщить: мол, не хватает ему слов для выражения своих чувств.
Когда ежедневно работаешь рядом с таким человеком, как Шекспир, то уж что-что, а хорошие стихи от плохих научишься отличать.
– Если он никак не может выразить свои чувства и понимает это, – сказала Кит, – то к чему пытаться писать стихи?
– Да еще переписывать в двадцати шести экземплярах, – добавил я с недоумением, вспоминая, как трудно было писать школьные сочинения.
– Ложная скромность! На самом деле ему, наверное, кажется, что он создал великое произведение.
Я был уверен, что это не просто поздравительные стихи ко дню рождения. Сонет был написан совсем с другой целью, и для самого автора чувство и поэтический стиль гроша ломаного не стоили. Он вложил в стихи особый, тайный смысл; только это и имело для него значение.
– Послушай, – сказал я и прочитал:
Это же ясно, как Божий день! Он предлагает читать между строк.
– Верно! – взволнованно вскричала Кит.
– «Апофеоз», – повторил я. – Клянусь Богом, я не знаю, что это значит!
Она сморщила лоб, стараясь припомнить.
– Я где-то встречала это слово… Постой… Мне кажется, оно есть в стихотворении Спенсера. По-моему, это значит «торжество».
– Тут хоть есть смысл! Но к чему употреблять такое слово?
– Он, наверное, думал, что оно звучит очень возвышенно и поэтично.
– Двадцать шесть экземпляров! – продолжал недоумевать я. – Для кого? Может быть, это двадцать шесть заговорщиков?
Кит согласилась, что такое предположение вполне возможно. А я после подслушанного разговора уже ничему не удивлялся.
Так мы сидели, вчитываясь в стихотворение, пока не догорела свеча; но это обстоятельство не имело особого значения, поскольку мы уже знали наизусть каждое слово. Вы, наверное, думаете, что мы начали вникать в тайный смысл сонета? Ни капельки. Потом-то мы поняли, что тайна все время была у нас перед глазами, и обзывали себя дураками за то, что не смогли ничего разглядеть у себя под самым носом. Обсуждая это непонятное слово «апофеоз», мы, сами того не подозревая, уже напали на след, но продолжали лишь удивляться, почему автор употребил его. Если бы мы подумали еще минутку, все стало бы совершенно ясно, но, увы, мы этого не сделали… Как только погас свет, вместе с ним угасла и надежда на раскрытие тайны, а мы, не имея и понятия об этом, долго сидели в темноте и тщетно ломали голову над загадкой!
Я спрашиваю себя, действительно ли это было так трудно? Когда нам дали ключ к разгадке, все оказалось очень просто. Взгляните еще раз на сонет, прежде чем я раскрою тайну, и попытайте свои силы: может быть, вы окажетесь проницательнее нас.
Как же нам следовало поступить?
Мы не имели права забросить это дело только потому, что сами не сумели разрешить загадку. Мы понимали, что случайно наткнулись на важную тайну, о которой необходимо сообщить властям.
Может быть, рассказать Шекспиру? Мне не очень хотелось это делать, поскольку пришлось бы признаться, как глупо я вел себя в истории с рукописью его пьесы.
А может быть, нам действовать самостоятельно и обратиться к городскому шерифу? Но поверит ли он нам? Ведь у нас нет других доказательств, кроме плохого сонета. Я подозревал, что шериф не очень силен в оценке поэтических произведений. Да и кто мы такие? Два беспутных молодых актера из числа тех, кто нахально перенес свои театры за пределы города, дабы утереть нос шерифу, мэру и другим представителям власти…
– Шериф выгонит нас, вот и все, чего мы добьемся, – пессимистически заключила Кит.
– Или будет задавать неприятные вопросы, касающиеся нас самих: кто мы да откуда? Нам это тоже ни к чему.
– А я бы все-таки рискнула. Если эти люди действительно вели такие разговоры, как ты рассказываешь…
– Конечно! Неужели мне все приснилось?
– Это очень важное дело, и мы не имеем права молчать.
– Слушай, – сказал я вдруг, – мне пришла в голову одна мысль. Давай обратимся к сэру Джозефу Уильямсу!
– Сэр Джозеф Уильямс? Но, Пит, это же один из советников королевы, важный вельможа…
– Нам и нужен важный вельможа, – возразил я, – ты сама сказала, что у нас в руках важная тайна. Прежде всего сэр Джозеф родом из Камберленда. Он родился в Нью-Холле, под благословенной сенью Скиддоу. Он учился в нашей школе.
Тут я улыбнулся, вспомнив, как нам, мальчишкам, надоедали беспрерывные упоминания имени сэра Джозефа. Он был любимцем учителя, и его всегда приводили нам в пример в качестве блестящего и образцового ученика.
Не один, а двадцать раз слышал я повесть о Джо Уильямсе, о том, как он поступил в Колледж Королевы в Оксфорде, закончил его и уехал за границу, как он стал учителем иностранных языков, попал ко двору и сделал головокружительную карьеру на службе у королевы. Теперь я решил извлечь пользу из этой надоевшей истории.
– Завтра мы первым делом отыщем его дом и пойдем к нему. Он не откажется повидать своих однокашников, хотя мы и учились в Кесуике в разное время.
К моему удивлению и радости, оказалось, что я не ошибся. Нам повезло: сэр Джозеф был дома и не занят. А когда я назвал свое настоящее имя и сказал, что учился в той же школе, что и он, но в более позднее время, он не заставил нас ждать ни одной минуты.
День был прохладный, и сэр Джозеф сидел перед камином, в котором пылал яркий огонь. Он откинул голову на спинку высокого кресла, и его длинное лицо дышало не меньшим теплом и весельем, чем пляшущие языки пламени.
– Браунриг? Браунриг? Входите, мальчики. Даже фамилия твоя напоминает мне дым, поднимающийся из трубы, когда горит торф, а не этот уголь. Вы не принесли мне ромового крема?
– Боюсь… боюсь, что нет, сэр. Мы… мы очень давно из Камберленда… Если бы мы знали вас раньше…
– Ладно, ладно, – быстро сказал он, заметив мою растерянность. – Это только шутка. Мой повар умеет готовить такой крем, что его не отличишь от горного. Сейчас я угощу вас. Садитесь, садитесь! Как там Кесуик, Кростуэйт, Трелькелд и другие места? Невероятно утомительное путешествие! Но, не будь я привязан ко двору, я бы нашел время съездить домой!
Нелегко было изложить ему наше дело, так как он не переставая расспрашивал нас о родных местах. Но я все-таки сумел улучить момент, и под конец он слушал рассказ не прерывая. Затем он спросил: