На войне Эмберх видел всякое - и то, как снаряд выворачивал человека наизнанку, дробил на части, отрывая руки и ноги, но то, что увидел на столе Крузе... Не долго думая, приставил пистолет к голове судорожно глотавшего воздух китайца, выстрелил. Попытавшегося помешать его доктора отшвырнул свободной рукой, как тряпичную игрушку.
- Что вы себе позволяете?! Да я уничтожу тебя, подлеца! - завопил Крузе.
Эмберъх не обратил на эти слова никакого внимания. Когда убедился, что китаец мертв, отложил пистолет в сторону, подошел к пытавшемуся сопротивляться доктору, левой рукой схватил за грудки, правой ударил под дых, после зажал воротник и ударил Крузе головой о стену. Тот растянулся на полу, сжался в клубок, после удара никак не мог набрать в легкие воздуха.
- Слушай и запоминай! - подошел к нему Эмберх. - Ты видишь здесь Кроненберга? Может быть Штейнера? Главный здесь я и подчиняться ты будешь непосредственно мне. Если еще раз посмеешь ослушаться, я обещаю, что одними ударами ты не отделаешься. Горы Тибета - опасное место, и пропасть без вести здесь может любой, даже известный берлинский медик Крузе. А уж что с ним случилось - сам он сгинул или ему кто помог - того никто не узнает. В таком месте перечить мне не самое умное решение! Продолжатся подобные опыты, получишь возможность убедиться в этом еще раз. В последний раз!
Вполсилы пнув валявшегося на земле Крузе, Эмберх направился к выходу, когда у него на пути возник вооруженный Штейнер. Карл перевел взгляд в сторону своего пистолета - далеко. Если Штейнер начнет стрелять, Эмберху нечем ответить.
- Что здесь происходит? - Штейнер окинул помещение лаборатории взглядом.
- Ничего особенного, - Эмберх улыбнулся, сделал шаг по направлению к Гансу.
- Оставайтесь на месте или я буду стрелять, - невозмутимо произнес Штейнер, направив пистолет на Эмберха. - Доктор, что с вами? Вы живы?
Крузе закряхтел, пытаясь что-то произнести, но у него не получилось. Ганс скривился, посмотрел на Эмберха.
- Вы понимаете, что этот поступок не пройдет для вас бесследно? С настоящего момента вы под арестом.
- Ганс, боюсь, вы не располагаете полномочиями, необходимыми для взятия меня под арест.
- Полковник Кронеберг оставил недвусмысленные распоряжения на этот счет. Если вы выйдете за рамки дозволенного, я имею полное право арестовать вас, в случае неподчинения - стрелять.
- Я вышел за рамки дозволенного. Позволите показать вам? - он медленно прошествовал к ширме, отдернул ее, показал изуродованное тело китайца Штейнеру. - Он был жив, когда я сюда пришел.
Впервые Эмберх увидел, как эмоция появилась на лице Штейнера: Ганс побледнел, сделал шаг назад, видимо, не веря своим глазам. Впрочем, солдат довольно быстро справился с охватившими его чувствами.
- Доктор Крузе, что вы делали с этим человеком?
- Прежде всего, - успевший оклематься доктор, сумел сесть на полу и посмотреть на Ганса, - я бы хотел, чтобы вы расстреляли этого подлеца. Он угрожал мне убийством и непременно убил бы, если бы вы не вмешались.
- Отвечайте на мой вопрос, доктор, - проигнорировал его слов Ганс.
- Штейнер, послушайте. Это может выглядеть шокирующее, но имеет огромное значение для Рейха, - начал оправдываться доктор. - И было бы из-за чего переживать. Этих существ нельзя считать полноценными людьми. Насколько знаю, вы жили в деревне. Наверняка слышали, как визжат свиньи, когда их режут. Это то же самое!
Штейнер скривился, опустил пистолет.
- Простите, доктор, но в данном случае действия коменданта были оправданы.
- Что? Вы понимаете, что он хотел менять убить? Я найду способ связаться с Кроненбергом, вас снимут, а этого подлеца расстреляют.
- Ваше право, - холодно ответил Штейнер и направился к выходу.
Эмберх проводил Ганса взглядом, обернулся к Крузе, который, оказавшись наедине с Карлом, задрожал мелкой дрожью.
- Лучше бы тебе не искать никаких способов и держать рот на замке. Я слова на ветер не бросаю, - сказал Карл, взял пистолет, бросил еще один не предвещавший ничего хорошего взгляд в сторону Крузе и покинул лабораторию, громко хлопнув дверью.
Вернувшись к себе, он глубоко вздохнул, сел в кресло и стал обдумывать случившееся. Все сложилось как нельзя лучше: Крузе напуган до смерти и не станет перечить Эмберху, а Штейнер впервые принял сторону Карла. Непробиваемый ставленник Кроненберга оказался не таким уж непробиваемым.
4
24 декабря 1935 года. Тибет.
По сосновому лесу, росшему на склоне пологой горы, шли два человека - старый Жан Бюстен и его внук Жак. Юноша был в приподнятом настроении, крутил в руках небольшой топор, которым они с дедом собирались рубить рождественское дерево. Судя по настроению Луи, они с Жаком не станут дожидаться весны - антиквар потерял надежду отыскать своего треклятого китайца, потому его сын был уверен, что уже в январе предстоит вернуться в Лондон.
Как и всякий юноша, выросший в городе в семье состоятельных родителей, Жак был в известной степени изнежен, не привык к ранним подъемам, длительным переходам в горах. Он любил проводить вечера в компании девушек, отдыхая в театре, сидя за столиком в кафе или за просмотром новой картины в кино, а не в палатке или очередном клоповнике, по недоразумению называемом гостиницей. Запивать приятное послевкусие встреч предпочитал дорогим вином, а не родниковой водой. Наконец, ему хотелось принимать ванну хотя бы раз в неделю, а не месяцами ходить немытым бродягой по унылым склонам никому не нужных гор.
Конечно, пообвыкнуться с походным бытом он уже успел и не так критично относился к своему положению, как по началу, но все равно скучал по городу. Хотя не мог отрицать и того, что по прошествии времени будет с легкой ностальгией вспоминать о своем путешествии в Тибет.
"Но повторить я его точно не пожелаю", - тут же отсек начавшие лезть к нему в голову мысли Жак.
Вопреки мнению Луи, уверенному, что сын не поход ни на него, ни на деда, Жак перенял качества как своего родителя, так и Жана. Он любил кутеж, был добр по натуре, легко находил легкий язык с людьми, нравился им, был обаятелен и обходителен, аккуратен, умен, старался держать свое слово, пусть и не в такой фанатичной манере, как Луи. Вместе с тем, были у него качества, не присущие деду и отцу. Жак был истовым патриотом Франции, интересовался политикой, не смотря на достаточно терпимое отношение к другим народам, считал французом самым цивилизованным обществом. Отсюда и презрение, которое испытывал не только к азиатам, но и к другим нефранцузам, высокомерное отношение к ним. Ничего подобного ни у Луи, близкого к позициям космополитизма, ни у Жана, вообще индифферентного к вопросам политики, культуры и национальностей, не наблюдалось.
Впрочем, путешествие в Тибет несколько смягчило Жака и в этом плане. Ведь вместе с примерами подлости и коварства со стороны тибетцев, он стал свидетелем благородства и честности, которые не ожидал встретить в столь диком краю и которые, как ни трудно было это признавать юноше, не уступали, а порой превосходили честность и благородство французов.
"По зрелому рассуждению, - решил подвести мысленную черту Жак, - я не жалею, что отец вытащил меня в Тибет. Но ему в этом никогда не признаюсь".
Снова улыбнулся своим мыслям. Жан, как раз рассказывавший ему историю из своей жизни, принял эту улыбку на свой счет.
- Совершенно напрасно улыбаешься. Мне тогда не до смеха было. Мало того, что этот подлец мою репутацию разрушил, так еще на дуэль вызывал. Бретером себя возомнил. Но я не даром зовусь Коретином, пустил слух по городу, что зарекомендовал себя на дуэлях, как отчаянный рубака, так этот молодец через неделю явился извиняться. Просил только проявить благородство и не рассказывать о его унижении повсеместно. Не тут то было - когда мою репутацию гробил о благородстве он не думал. Вот и я обо всем рассказал, да удостоверился в том, что история расползлась по всему городу.