Эдрис уже схватил парня, прижав меч к его шее, другой рукой держа его за волосы. Они стояли напротив двери у стены коридора.
– Ты спрятался в другой камере… – Я должен был бояться за себя, сердиться на Туттугу или беспокоиться за ребёнка, но отчего-то ни одна из этих эмоций не приходила, словно часть меня, отвечавшая за подобное, устала и отправилась домой спать.
– Так и есть. – Кивнул Эдрис.
Раньше я не видел мёртвого друга. Мёртвых людей я видел немало, и некоторые из них мне нравились. Арне Востроглазый и близнецы мне нравились. Но Туттугу, простолюдин и иностранец, стал другом. И теперь, когда он умер, я готов был признать это.
– Отпусти парня. – Я поднял меч. Эдрис держал у шеи Хеннана покрытый рунами и запятнанный некромантией клинок, который был значительно длиннее, чем у моего меча, но сложно сказать, какое преимущество это дало бы в узком коридоре. – Отпусти его.
– Отпущу, – кивнул Эдрис с кривой усмешкой на тонких губах, – наверняка. Только сначала отдай мне ключ, о котором все говорят, ага?
Я смотрел на его лицо, по которому метались тени. В полумраке были видны его серые шрамы, которые с годами не исчезли, а только огрубели. Я поставил фонарь, держась вне досягаемости Эдриса, и нашарил в кармане ключ. Как только мои пальцы его коснулись, вокруг лица Эдриса запульсировало более молодое лицо – то, которое у него было, когда он убил мою мать, мою сестру внутри неё и вонзил тот же клинок мне в грудь. Всего лишь на один удар сердца. Только его глаза оставались неизменными.
Я вытащил ключ – кусок черноты в форме ключа, прорезь в ночь на ткани мира. Норсийцы называли его ключом Локи, а христиане – ключом Дьявола, и оба названия сулили только хитрости, обманы и проклятие. Ключ Лжеца.
Эдрис расплылся в улыбке, демонстрируя зубы.
– Отдай мальчишке. Как только мы пройдём мимо того, что производит там внизу этот грохот, я заберу ключ и отпущу парня.
У некоторых жажда мести может быть такой сильной, что будет заводить их из одной опасности в другую – она может захватить их, как нестерпимый свет, горящий ярче всех, от которого человек слеп к опасности, глух к осторожности. Кто-то называет таких людей храбрыми. Я называю их шутами. Я и самого себя считал принцем шутов за то, что гнев вообще завёл меня в Башню, вопреки всем доводам разума. А теперь, несмотря на то, что позади меня лежал мёртвый Туттугу, а передо мной стоял его убийца, весь гнев во мне погас, словно пламя. Острый клинок у горла Хеннана отразил свет и привлёк моё внимание. Тени очерчивали туго натянутые под кожей сухожилия, вены, выпуклость шеи. Я знал, какой урон может нанести одно быстрое движение стали. Эдрис вскрыл горло моей матери одним экономным взмахом, как мясник, режущий свинью. И с тем же безразличием. Тем же самым лезвием.
– Ну что, принц Ялан? – Эдрис поднёс клинок ближе, держа руку на затылке мальчишки, чтобы сильнее прижать его к лезвию.
Мне хотелось лишь оказаться где-нибудь в другом месте, за много миль отсюда, на спине отличной лошади, мчащей меня домой.
– Вот. – Я подошёл к ним, протянув ключ. – Бери.
Хеннан посмотрел на меня яростными глазами, с тем же безумным выражением, какое бывало у Снорри в самые худшие времена.
– Возьми! – Прорычал я приказ и вышел в дверной проём. Но всё равно, даже видя, как Эдрис всё сильнее сжимает волосы парня, я не думал, что Хеннан возьмёт ключ. А потом он взял.
Хеннан выхватил ключ, и я обмяк, чувство облегчения затопило меня. Я видел, как изменялся взгляд мальчишки, как расширялись его глаза – это ключ вливал в него свои яды, открывая двери его разума, наполняя видениями и обманами, припасёнными для Хеннана Вейла.
– Нет! – И Хеннан резким движением бросил ключ мимо меня в камеру Туттугу.
Оказалось, что я бросился на Эдриса, и кончик моего меча был направлен туда, где только что сияла его улыбка. Он оказался быстр – чертовски быстр – умудрившись поднять меч и отразить мой удар. Возможно, я задел мочку его уха. Хеннан вывернулся, оставив немало волос в руке Эдриса, но поскользнулся, ударился головой об стену и рухнул неподвижной кучкой где-то в темноте коридора.
– Ой. – Я попятился в дверной проём. Вокруг меня отовсюду доносились звуки – заключённые поднимались от лязга стали, рядом раздавался приглушённый рёв. – Изви…
Эдрис решил оборвать мечом мои извинения, так что я сберёг дыхание на защиту. Одно дело махать мечами на тренировочной площадке, но когда злобный ублюдок пытается порезать тебя на кусочки, большинство навыков улетает в трубу. Разум человека (во всяком случае мой разум) почти ничего не помнит, когда пропитан диким ужасом, оттого что кто-то изо всех своих сил пытается тебя убить. Остаётся только память мышц, которые – если их тренировали из года в год, пусть даже и без особого энтузиазма с твоей стороны, – постараются как можно лучше применить всё, чему их научили, чтобы сохранить тебе жизнь.
Звук меча, бьющего по мечу в замкнутом помещении, разносится оглушительно, ужасающе. Я отбивал удар за ударом, медленно пятясь и вопя, когда клинок пролетал слишком близко.
– Возьми этот чёртов ключ. – Тяжело прохрипел я.
Дополнительные пятнадцать лет не легли на Эдриса тяжким грузом. Он демонстрировал ту же скорость и мастерство, что позволили ему одержать верх над охранником матери, Роббином, в Звёздной комнате. Так что мне оставалось лишь отбиваться. Длина его клинка означала, что у меня нет шансов добраться до него, даже если бы у меня появилась хоть секунда на какую-либо атаку.
– Мне эта проклятая штука не нужна! – Я попятился в дверь камеры, и Эдрис шагнул в неё за мной следом, а фонарь в коридоре очертил его силуэт. Посреди ужаса, бурлившего в моём разуме, носились сумасбродные мысли, вроде безумного желания броситься на него и вспороть ему брюхо – как раз от таких идей людей и убивают.
Конечно, можно постоянно подавлять в себе самые неблагоразумные инстинкты, которые заставляют человека опрометчиво подвергать себя опасности, но тут есть одна проблема. Даже у самых разумных и уравновешенных из нас есть лишь ограниченное пространство для хранения таких нежеланных эмоций. Ты от них отмахиваешься, засовываешь на задворки разума, но он словно переполненный шкаф: рано или поздно наступает момент, когда пытаешься впихнуть в него ещё одну вещь, внезапно что-то щёлкает, задвижка ломается, дверь распахивается и всё содержимое высыпается на тебя.
– Просто оставь меня в покое! – Но пока я говорил это, спустился красный покров, который я пытался удержать. Текучая пламенная радость охватила меня, и пока еле заметный голосок внутри меня вопил: "Нееет!", я бросился на человека, убившего мою мать.
Между нами была входная дверь, и в ней длинный меч Эдриса стал помехой. Я отбил следующий удар, прижал его клинок своим к двери, и врезал предплечьем ему по лицу, почувствовав, что его нос сломался. Крутанувшись перед Эдрисом и не отпуская его меч до последнего момента, я развернулся к нему спиной и локтем руки с мечом изо всех сил ударил его по голове. Не поворачиваясь, я взял клинок обеими руками, развернул его и ударил под своей подмышкой ему в грудь, почувствовав, как тот скрежещет между его рёбер.
Эдрис зарычал от боли, а я оторвался от него и, оступившись, ввалился в камеру. Мой меч застрял в кости и вырвался из руки. А его клинок с грохотом упал на плиты пола за моей спиной. Едва не растянувшись на останках Туттугу на столе, я повернулся, подпрыгивая на ноге, едва не потеряв равновесие. Эдрис Дин стоял в дверях, прислонившись к косяку, чтобы не упасть, и держался обеими руками за короткий меч, который я глубоко вогнал ему в грудь. Алая кровь бежала по стали.
– Умри, ублюдок. – Прошептал я. Боевое безумие покинуло меня так же быстро, как и пришло. Я закашлялся и заговорил, подпустив в голос немного королевской властности. – Ты убил принцессу Марки! Ты заслуживаешь худшей участи, чем Туттугу. – Казалось, если он просто умрёт и ускользнёт, то это будет слишком легко для него. – Скажи спасибо, что я цивилизованный человек. – Жестокие слова не много значат после того, как проткнул человека мечом, но это была единственная соль, которой я мог посыпать его рану.