Мы стоим в гостиной под потолком, усеянным плафонами в форме звёзд, и смотрим друг на друга.
– Всё будет хорошо, Ялли. – Ложь, сказанная шёпотом, словно даже мать не верит в неё, и потому не может высказать громко. Она улыбается, откидывает волосы и наклоняется ко мне. Но я смотрю за её плечо на лицо человека, возвышающегося за ней. На его лице никаких улыбок. Я почти узнаю́ его, но в дверь за его спиной льётся свет, и черты его лица в тени, едва различимы. Его волосы настолько чёрные, что кажутся почти синими, как крылья сороки, и от висков расходится седина.
– Ял… – Окончание моего имени выходит кровавым. Мы оба смотрим вниз на клинок, который появляется из её живота. В следующий миг она заваливается вперёд, сползая с меча, который держит в руке мужчина. Кровь течёт по завиткам надписей, выгравированных на стали.
– Тссс, – говорит он и приставляет лезвие к шее матери, которая лежит, истекая кровью, на индусском ковре. Теперь виден мундир человека – китель и кираса генерала дворцовой стражи. Его лицо несколько размыто, и на какой-то миг хочет казаться лицом Альфонса, младшего из привратников, а когда я его не признаю́, оно меняется на лицо старого Рапло, который подмигнул мне тем утром. Его я тоже стряхиваю, и теперь ясно вижу этого человека, всего на миг. Это Эдрис Дин, без шрама на скуле, и слишком молодой для седины, но всё равно седеющий.
Детские блуждающие мысли Ялли, которые так долго журчали позади моих, теперь затихли. Он смотрит на мать, на меч, на Эдриса, и его разум – гладкая пустота.
– Я знал, что ты придёшь… – говорю я голосом Ялли.
– Нет, не знал. – Эдрис поднимает клинок, перерезав горло матери. Она начинает биться, пытаясь подняться. – Никто не знает. Это мой талант, точно говорю. Данный самим Всемогущим Богом. Присягнувшие будущему не видят меня, мальчик. – Он поднимает кончик меча ко мне. – Я не отбрасываю тени в грядущих днях. Уж конечно это сбивает с толку всех гадалок. Они всё говорят мне, что я не доживу до утра.
– Я сам тебя убью, – говорю я, и действительно так думаю. Меня охватывает странное чувство спокойствия.
– Неужели? – Улыбается Эдрис. – Возможно. Только сначала тебе придётся умереть. – И он вонзает свой меч мне в грудь. Но, благодаря какой-то глубокой части Ялли уже начинает двигаться, отшатывается назад, и последняя судорога ноги матери – случайно или намеренно – мешает атаке Эдриса. Но всё равно кончик меча попадает мне между рёбер, и я с криком падаю наземь, кровь пропитывает мою рубашку. Даже пока я кричу, удар меча в мою грудь снова проносится в темноте перед моими плотно зажмуренными глазами. Я мельком замечаю руны на стали, почти невидимые под кровью моей матери.
Потом слышу далёкий крик, моя голова падает набок, и я вижу, как огромный стражник спотыкается и пролетает мимо Эдриса, отступившего в сторону. Рука стражника брызжет кровью в том месте, где её порезал клинок убийцы. Это Роббин, один из любимчиков матери, ветеран войн, которые шли ещё до моего рождения – а возможно и до её рождения. Эдрис двигается, чтобы его прикончить, но Роббин, взревев, отбивает удар мечом, и проводит свою атаку. Звуки ужасные: грохот клинков, топот ног, хриплые вздохи. Я уже не различаю мелькание мечей. Всё становится тусклым, звуки стихают. Я встречаюсь глазами с матерью. Они тёмные и стеклянные. Она меня не видит. Её ладонь раскрыта, тянется ко мне в свой последний миг, а конус орихалка отлетает от пинка одного из дерущихся и исчезает под длинным диваном у дальней стены.
Поверх головы матери я вижу, что у Эдриса уже рана в боку, полученная в бою. А теперь клинок Роббина разрезает ему щёку до кости, окрасив лицо в алый цвет. Эдрис отвечает диким ударом, вонзив клинок глубоко в мышцу бедра Роббина, прямо над коленом. Тот шатается, но не падает. Он отпрыгивает, чтобы встать между Эдрисом с одной стороны и нами с матерью с другой, хотя мы оба, должно быть, выглядим мёртвыми. На самом деле я и думаю, что мы мертвы. Я слышу слабые крики вдали. Эдрис сплёвывает кровь, бросает раздражённый взгляд на Роббина, а потом быстро смотрит на тела на полу. Решив, он разворачивается на пятках и с поразительной скоростью выбегает в дверь.
Сейчас темно. Холодно. Большие руки поднимают меня, но это всё уже так далеко.
Сейчас темно. Холодно. Большие руки поднимают меня.
– Я сам убью его! – Получилось лишь прошептать, хотя хотелось крикнуть.
– Кара! Он просыпается! – Голос Снорри.
Я открыл глаза. Они болели. Небо над головой было окрашено в глубоко багровый цвет и быстро темнело.
– Убью этого уёбка. – Наверное, кто-то дал мне выпить кислоты – больно было произносить каждое слово.
– Кто ты, и что сделал с Яланом Кендетом? – Надо мной показался ухмыляющийся Снорри и протянул фляжку с водой.
Я бы ударил его, но в руках не оставалось сил, и не только в руках.
– С-сколько? – спросил я.
– Больше недели. – Подошла Кара с озабоченным видом, держа орихалк, чтобы изучить моё лицо. Она пристально посмотрела в каждый глаз, поднимая веки большим пальцем.
– Дай сюда! – Мне удалось положить руку ей на ладонь, и, нахмурившись, она позволила мне взять бусину металла.
– О́дин! – Туттугу только подошёл с охапкой валежника, и бросил его, чтобы прикрыть глаза. Хеннан спрятался за его спиной. Орихалк вспыхивал и угасал в моей руке, испуская в ночь ослепительные лучи, выхватывавшие случайным образом из темноты ближайшие деревья, от которых по траве расходились странные светлые тени. Я выронил его и отпустил руку.
– Это была правда… – Что-то поднялось по моему воспалённому горлу и сдавило его, так что я больше ничего не мог сказать. Вместо слов я перекатился на бок, лицом вниз, закрыв его рукой. Меня всё ещё переполняли эмоции юного Ялли – маленького мальчика, которого я уже не знал. Он всё ещё смотрел в остекленевшие невидящие глаза матери, и это горе, кровавое страдание, затопило меня, разрывая грудь. Столько несчастья, что негде было его скрыть. Я не мог вспомнить, испытывал ли когда-нибудь настолько глубокое и ужасное чувство, что в груди не оставалось места для воздуха.
Руки Кары легли мне на плечи.
– Тутт, принеси ещё дров. Снорри, помоги ему. И мальчишку возьмите.
– Но… – начал Снорри.
– Живо!
Наконец, содрогнувшись и всхлипнув, мне удалось сделать вдох. Снорри и Туттугу быстро ушли прочь, и Хеннан за ними.
– Иисусе! – Я изо всех сил ударил по земле. – Останови это!
Кара продемонстрировала мудрость вёльвы, долгое время не говоря ни слова.
Оказалось, что сильные эмоции – это костёр, а костру нужны дрова. Без подтопки он гаснет, становясь жарким прикрытым сиянием, готовым снова вспыхнуть, но оставляя место для иных забот. Когда Снорри и Туттугу наконец вернулись с половиной леса в руках, вокруг было достаточно темно, чтобы скрыть стыд в моих красных глазах.
Я понял, что мучительно хочу пить, и осушил целую флягу воды. Снорри и Туттугу принялись разводить костёр и готовить еду. Сейчас я видел Снорри с новой стороны, и возможно впервые понимал, какое горе он, наверное, носил в себе всё то время, что мы путешествовали вместе. Теперь мне частично стало ясно, что стояло за этим человеком, когда я смотрел на него сверху вниз в кровавых ямах, что лежало за его словами: "Ведите медведя побольше".
Я сделал глубокий вдох.
– Где тролли? – Я скорее заметил отсутствие острой лисьей вони, чем грозных гигантов, маячащих со всех сторон.
– На Высокогорье Ренара. – Снорри сломал ветку и подбросил в костёр. – Мы попрощались с Горготом две ночи назад.
– То есть мы в…?
– В Роне. В провинции Аперлеон, в десяти милях к югу от развалин Компера.
Я принюхался, представив, что смогу учуять запах гари из этого города.
– Я должен его убить.
Снорри и Туттугу переглянулись, огонь раскрашивал их лица.
– Кого?
– Эдриса Дина, – сказал я, понимая, что такому профессиональному трусу, как я, желание – необходимость – отомстить принесёт огромные неудобства. Как игроку в покер, страдающему от желания широко улыбнуться всякий раз, как открывает туза.