– Снорри. – Новоприбывший был ростом больше шести футов, шириной не меньше, к тому же толстый и с похожими на куски мяса руками. Сначала я подумал, что на нём весенняя шуба или что-то вроде шерстяной рубахи, но когда он подошёл к Снорри, стало очевидно, что это волосы на его груди просто не знают, когда остановиться.
– Боррис! – Снорри протолкался через остальных, чтобы пожать руку этому человеку. Они кратко поборолись, не уступая друг другу.
Туттугу закончил привязывать лодку, и местные, по двое на каждую его руку, втащили его на причал. Я быстро взобрался вслед за ним, не желая, чтобы и меня вытаскивали.
– Туттугу! – Снорри указал Боррису на него. – Ундорет. Мы, пожалуй, последние из нашего клана, он и я. – Он замолк, приглашая присутствующих уличить его во лжи, но никто не признался, что видел других выживших.
– Чума на всю Хардассу. – Боррис сплюнул на землю. – Будем убивать их, где встретим. И всех, кто якшается с Затонувшими Островами. – В ответ на это поднялись гул и крики. Многие плевали, произнося слово "некромант".
– Чума на всю Хардассу! – крикнул Снорри. – За это стоит выпить!
Крича и топая ногами, вся толпа направилась в сторону лачуг и усадеб, стоявших за рыболовными зданиями и сараями для лодок гавани. Снорри и Боррис шли впереди, положив руки друг другу на плечи и хохоча над какой-то шуткой. А меня, единственного принца из присутствующих, никто не представил, и я плёлся в хвосте, среди рыбаков, руки которых до сих пор были в чешуе от улова.
Пожалуй, у Тронда, как и у всех городов, есть свой особый запах, и вскоре его уже перестаёшь замечать. Подышав денёк в море воздухом Атлантидского океана, не испорченного ничем, кроме чуточки соли, я понял, что ближние снова могут раздражать мой нос. Олаафхейм вонял свежей рыбой, по́том, несвежей рыбой, сточными водами, тухлой рыбой и необработанными шкурами. И становилось только хуже по мере того, как мы медленно продвигались вглубь, через лабиринт низких лачуг из распиленных брёвен, с торфяными крышами. Перед каждой лачугой висели сети, а сзади были сложены укрытые дрова.
Большой зал Олаафхейма оказался меньше фойе во дворце моей бабушки. Это было наполовину деревянное строение, у которого была замазана грязью каждая щель или впадина, куда ветер мог сунуть свои пальцы. Дранка на крыше проредилась от зимних штормов.
Я пропустил вперёд себя толпу норсийцев и обернулся лицом к морю. На западе на ясном небе садилось алое солнце. Зима в Тронде была длинной и холодной. Да, я провёл в мехах на постели неблагоразумно много времени, но, по правде говоря, на севере большинство поступает так же. Ночь может длиться двадцать часов, и даже когда день, наконец, наступает, никогда не становится теплее уровня, который я называю "ну уж нахуй" – поскольку, стоит только открыть дверь, как твоё лицо тут же замерзает настолько, что становится больно говорить, и тогда ты мужественно произносишь: "ну уж нахуй", разворачиваешься и возвращаешься в постель. Зимой на севере нечем особо заняться, кроме как терпеть её. В самом разгаре сезона восход и рассвет настолько сближаются, что если бы мы со Снорри находились в одной комнате, то Аслауг и Баракель могли бы даже встретиться. Чуть дальше на север, и они наверняка бы встретились, поскольку там дни сокращаются совершенно, становясь одной сплошной ночью, которая длится неделями. Хотя вряд ли встречу Аслауг с Баракелем можно назвать хорошей затеей.
Я уже чувствовал, как Аслауг скребётся на задворках моего разума. Солнце ещё не коснулось воды, но море уже пылало кровавым светом, и я слышал её шаги. Я вспомнил, как темнели глаза Снорри, когда она его навещала. Даже его белки́ наполнялись тенью, и на пару минут становились настолько чёрными, что можно было принять их за дыры в какую-то бесконечную ночь, из которой польются кошмары, стоит только ему взглянуть в твою сторону. Впрочем, я считал это несовпадением характеров. Моё зрение, если уж на то пошло, прояснялось, когда она приходила. Во время каждого заката я старался остаться один, так что мы могли побыть наедине. Снорри называл её созданием лжи, соблазнительницей, чьи слова могут превратить нечто ужасное в такую мысль, которую любой разумный человек будет готов обдумать. Я же находил Аслауг весьма приятной, хотя, быть может, слегка неумеренной. И определённо она меньше меня заботилась о моей безопасности.
Когда Аслауг пришла впервые, я удивился, насколько она похожа на образ, нарисованный в моей голове историями Снорри. Я рассказал ей об этом, и она рассмеялась. Она сказала, что люди всегда видят то, что ожидают увидеть, но за этим скрывается более глубокая правда.
– Человеческие желания и страхи придают форму миру. Это война надежды с ужасом, ведущаяся на основании, которое сам человек сделал податливым, хотя давно забыл, как. Все люди, и все людские творения стоят на глиняных ногах, ожидая, что их создадут и изменят. Страх выковывает из них монстров тёмных недр каждой души, жаждущих разорвать мир на части. – Так она мне представилась.
– Принц Ялан. – Аслауг шагнула из теней зала. Тени держались за неё, словно тёмная паутина, не желая отпускать. Она высвободилась, как только солнце поцеловало горизонт. Никто не принял бы её за человека, но она носила женскую фигуру, и делала это отлично. Её кожа была цвета кости, но настолько пропитанной чернилами, что они проникли в каждую пору, подчёркивая текстуру и собираясь чернотой в каждой впадинке. Она смотрела на меня глазами, в которых не было цвета – только страсти. Узкое изящное лицо обрамляли маслянисто-тёмные волосы, ниспадавшие неестественными завитками и локонами. В её красоте было что-то от богомола, и что-то от бесчеловечности греческих скульптур. Но, будь то маска или нет, со мной это срабатывало. В вопросах плоти меня увлечь легко.
– Ялан, – снова сказала она, обходя меня. Вместо платья она носила обрывки тьмы.
Я не ответил, и не повернулся за ней. Жители деревни всё ещё подходили, крики и смех изнутри усиливались с каждой минутой. Никто из них не видел Аслауг, но если они заметят, что я кручусь и разговариваю с пустотой, то ничего хорошего не выйдет. Северяне суеверный народ, и, откровенно говоря, после всего, что я видел за последние несколько месяцев, они в этом правы. Но у их подозрений часто есть острый конец, и мне не хотелось, чтобы меня им проткнули.
– Что ты делаешь здесь, в диких землях, вместе со всеми этими крестьянами? – Аслауг снова появилась слева от меня, поднеся губы к моему уху. – И почему, – её тон стал резче, глаза прищурились, – здесь этот присягнувший свету? Я чую его. Он же собирался уезжать… – Она наклонила голову. – Ялан? Ты отправился с ним? Увязался, словно пёс на привязи? Ялан, мы же говорили об этом. Ты принц, человек королевской крови, претендент на престол Красной Марки.
– Я еду домой, – прошептал я, едва шевельнув губами.
– Оставив красоток позади? – Когда дело доходило до женщин, в её голосе всегда появлялась нотка неодобрения. Она явно из ревнивиц.
– Я решил, что время пришло. Они уже становились назойливыми. – Я потёр голову, сомневаясь, все ли занозы вытащил Туттугу.
– Оно и к лучшему. В Красной Марке мы начнём расчищать тебе путь к успеху. – Её лицо осветила улыбка, небо за её спиной стало алым в предсмертных муках солнца.
– Ну… – Мои губы скривились, эхом повторяя её выражение. – Я не люблю убийства. Но если все мои кузены скопом свалятся с обрыва, я хуже спать не стану. – Я давно понял, что есть смысл ей подыгрывать. Но, хотя я бы порадовался любому несчастью, какое судьба сбросила бы на кузенов, особенно на трёх или четырёх из них – мне никогда не нравились смертельные игры с ножом и ядом, в которые играли при некоторых дворах. Моё же ви́дение славного пути к престолу включало в себя подхалимаж и фаворитизм, смазанные байками о героизме и рассказами о гениальности. Мне нужно было всего лишь стать любимчиком моей бабушки и нечестным путём пробраться на место наследника – а дальше останется лишь подождать, когда старуху своевременно хватит удар, и наступит моё царство удовольствия!