– Я нашёл его. Тюрьма должников Центрального банка, на площади Пьяццо.
– Великолепно. – Раздражение во мне сражалось с облегчением. Будь я проклят, если знал, зачем потратил немалые деньги на сыщика: мог бы и сам догадаться, что Хеннан где-то за решёткой. Но в тюрьме должников? – Ты уверен, что это он?
– К нам в Умбертиде попадает не так уж много северян – ну, во всяком случае, белых, как молоко, безбожных северных еретиков, да ещё таких как он. – Он подтолкнул ко мне по столу маленький пергаментный свиток. – Адрес и номер его камеры. Дайте знать, если смогу чем-то ещё услужить. – С этими словами он встал, а официант устремился проводить его наружу.
Я развернул пергамент и уставился на номер, словно он мог открыть путь, который привёл ребёнка без гроша в тюрьму должников. А может, открыть ответ на более неприятный вопрос: зачем я трачу время и деньги, разыскивая его? По крайней мере, найти его оказалось удивительно легко и быстро. Дальше надо было вытащить его живым и невредимым туда, откуда он не сбежит. И тогда, возможно, закончатся неприятные и, к счастью, редкие атаки совести.
Год, проведённый в Матеме, вооружил меня ожиданием, что в числах содержатся секреты, но не дал мне инструментов открывать их. Я был плохим студентом, и младшие матемаги вскоре отчаялись меня обучить. Единственная область чисел, которой я находил применение, были вероятности – это было связано с моей любовью к азартным играм. Теория вероятностей, как называют её либанцы, тем самым уничтожая в играх всё веселье.
– 983836681632.
Всего лишь цифры. Центральный Банк? Я-то думал, что найду Хеннана мёртвым в канаве или прикованным к скамье в какой-нибудь мастерской… но не гостем флорентийского Центрального Банка.
Я ещё немного посидел в ресторане, наблюдая, как обедающие поглощают маленькие состояния, и не мог понять, кто из них на самом деле по-настоящему наслаждается пересоленными прелестями, редко разбросанными по их тарелкам.
Я повернулся и дал знак налить мне ещё бокал анкратского красного. Есть особый звук, который издают монеты, задевая друг о друга – не звон и не шелест. Золотые монеты издают более мягкий звук, чем медяки или серебро. Во Флоренции чеканят флорины, которые тяжелее дукатов или золотых крон Красной Марки, а в Умбертиде чеканили ещё двойные флорины, на которых не было головы какого-нибудь короля, или Адама (третьего в своём роде и последнего из императоров), или иного символа Империи – только шифр Центрального Банка. Этот тихий звон золота об золото, двойных флоринов об двойные флорины, сопровождал моё движение, когда я попросил ещё вина, и, хотя это был всего лишь тихий шёпот за потоками бесед, несколько пар глаз повернулись в мою сторону. Золото всегда говорит громко, а в Умбертиде на его голос настроено больше ушей, чем где бы то ни было.
Большинство людей на ланче были современными флорентинцами, которых, как и всех в Умбертиде, влёк поток модных веяний, менявшихся с безумной скоростью. В отношении моды на одежду единственной постоянной в умбертидском стиле было то, что наряды должны быть неудобными, дорогими и непохожими друг на друга.
Я снова посмотрел на номер. Пускай ещё потомится, пока я закончу свою трапезу. В идеальных обстоятельствах надо было дать неблагодарному оборванцу провести ещё месяц на тухлой воде и объедках. Я зачавкал перепелиным яйцом, разглядывая небольшое море многоярусных шляп, склонённых над тарелками. Явно в моде было не снимать их за обедом – по крайней мере на этой неделе. Жаль, у меня не было месяца. Пришло время покинуть город, и задержка даже на день могла оказаться рискованной.
Со вздохом я поднялся из-за стола, положил флорин у основной тарелки и ушёл. Золото, спрятанное по всему моему телу, тихо позвякивало, а избыток, сложенный в портфель, изо всех сил оттягивал мне руку.
Современные смотрели, как я ухожу, инстинктивно привлечённые уходом столь большого капитала.
Та-Нам ждал меня снаружи у "Жирного Гуся", непринуждённо расположившись в теньке, но не дремал. На деньги, уплаченные за сына меча, можно было нанять шестерых охранников, но я решил, что он более смертоносен и определённо более лоялен за свои монеты – лояльность это кредо их касты. Для этой цели таких людей, как Та-Нам, воспитывали и обучали на каком-то чёртовом острове в Африке, очень, очень далеко к югу. Я принял совет матемага и купил услуги сына меча, как только положил в банк свою первую тысячу. Стоимость его контракта сильно её уменьшила, но всё равно, я чувствовал, что совет Юсуфа был ценным – у принца всё должно быть лучшим, и его защита должна соответствовать тому, что защищают. В любом случае, одной из прелестей Умбертиде было то, как магия рынка могла превратить одну монету во множество, плавая в сети кредитов, обещаний и маленьких кропотливых расчётов, называемых "финансовые инструменты". Возможно, впервые в жизни я был в плюсе и мог позволить себе лучшее.