Мой друг разложил содержимое пакета на одном большом широком пне, служившим своеобразным столом, а сам уселся на близлежащее бревно, кинув с размаху рядом с собой снятую шапку. Я же сел напротив, на другой пень, предварительно сдув с него накопившуюся грязь и пыль, забыв при этом, что был в рабочей одежде, которая была не чище этого самого пенька. Усаживаясь, я заметил, как Ермоленко на мгновение покосился на дверь с нескрываемой грустью в глазах, но тут же пришел в себя и начал ловко наполнять водкой стаканы.
Как я рассказывал ранее - я не пью. Этого Ермоленко также не знал и не мог знать в силу некоторых причин, о которых я пока умолчу, однако моё присутствие здесь подразумевало распитие, и мне как-то нужно было выходить из этой ситуации. С моего первого “похода” в это место я приноровился лишь касаться губами края стакана, изображая, что пью. В первый раз в нос ударил резкий неприятный запах, и кроме отвращения я тогда ничего не почувствовал. После я стал задерживать дыхание, перед тем как “пригубить”, но поначалу капля водки нет, да попадала в рот, и тут мне было трудно сдерживаться. Но перед Ермоленко я не раскрывался. Никогда. Вряд ли это привело бы к каким-то последствиям, которых всё равно можно было избежать в дальнейшем. Просто, объяснение всего ни к чему бы не привело. Я это прекрасно понимал и поэтому несколько стопок я искусно “выпивал” вместе с Ермоленко.
Всё это время Коля пил, опрокидывая стопки одну за одной, обильно закусывая, и изредка выдавал короткие фразы типа: “Ну, будем!”, “Давай!”, предварительно прикасаясь своим стаканчиком к моему, символично поздравляя нас с тем, что мы здесь оказались. Периодически Ермоленко оглядывался на железную дверь, задумывался о чем-то, а потом снова наполнял стаканы и пил. Причины такого безудержного желания напиться мне были известны, но в силу моего “самовоспитания” мне не было понятно, почему они к этому привели. Почему некоторые, чтобы отвлечься от чего-то гнетущего, болезненного, приходят к такому образу жизни? Я боялся, что, когда перестану видеться с Колей, то так и не узнаю этого. Рано или поздно это должно было случиться, и мне оставалось либо смириться с этим и принимать таким, как есть, или уподобиться Коле и стать таким же, чтобы понять его.
С каждой минутой, проведенной в этом месте, Коля становился пьянее и даже обычное “Вздрогнем!” выговаривалось им с трудом. К тому времени, когда он дошел до того состояния, чтобы в очередной раз выговориться, первая бутылка была уже пустой, а вторая только начата. Его монолог всегда начинался с одной и той же фразы, а последующий текст, сопровождающийся громкой икотой, был мне настолько знаком, что я иногда проговаривал его про себя будто суфлер:
-Филипп! - Ермоленко даже не смотрел на меня, когда обращался, а только свесил голову и упирался локтями в колени, сцепив ладони за затылком. - Ты доволен своей жизнью?
Я промолчал, ожидая продолжения, которое не заставило себя долго ждать:
-Вот и я недоволен. - Коля начал раскачиваться взад-вперед, не расцепляя при этом рук. - Ни семьи, ни денег, ничего хорошего в общем. Неужели мы с тобой (и-ик) не достойны счастливой жизни? Почему так получилось, что мы с тобой - два взрослых мужика - оказались здесь?
Мой друг резко поднял голову и оглядел пространство вокруг себя, где, помимо “мебели” и следа от костра, хватало всякого различного мусора, оставшегося от предыдущих посиделок.
-Сидим на какой-то помойке, - добавил он и снова повесил голову.
С каждым разом я не переставал удивляться его умозаключениям по поводу его образа жизни. Раз ты осознаешь это, почему продолжаешь? Ах, если бы ты, Коля, знал к чему это приведет...
Несколько минут мы сидели молча, прислушиваясь к окружению. Где-то вдалеке проехал товарный поезд, на несколько минут нарушив тишину. Когда тот удалился, Коля налил в стакан водки и тут же выпил её, снова что-то осознав в своей пьяной голове. Мне, к тому времени, уже не надо было притворяться, и я просто держал наполненный стакан, иногда приподнимая его в знак солидарности.