Я закрыл за собой дверь и оглядел комнату. Студия Саши была ни маленькой, ни большой, а квадратностью напоминала ящик. Мебель практически отсутствовала. Единственным источником света была свисавшая с потолка лампочка без абажура. Дверь в прихожую оставалась несколько минут открытой, и лампочка мерно покачивалась на своем шнуре, перемещая пятно холодного света с Беа на меня и назад через ничем не примечательный простенок, на мгновение оказывая ему краткое и незаслуженное внимание. Над комодом торчало бра с дешевым абажуром в виде полушария из пластмассы. Кроме комода, на котором стоял канделябр в форме четырехстебельчатого цветка (все четыре лепестка одной из розовых тюльпанных его чашечек были обломаны), имелись еще стул с плетеным сиденьем — того примитивного типа, который писал Ван Гог (под ним была аккуратно поставлена пара черных ботинок для города) — и мольберт на треноге. Стены в мазках красок заметно лупились, а щели между половицами, на которых распростерлось тело Саши, были в траурных полосках грязи, как и ногти на его босых ногах.
Я смотрел на все это, и у меня начало покалывать кожу на голове. Мой лоб был мокр от пота, а ладони казались выбеленными.
— Гай, ты знаешь, что ты бледен как смерть? — сказала Беа. — Плечо?
— Нет.
— Саша?
— Нет… не знаю…
— Не мучь себя, ты же защищался. Я все видела. Ты не собирался причинить ему вред.
— Нет, нет, нет. Это… это совсем другое.
— Тогда — что? Ну, что с тобой?
— Говорю же: не знаю. То есть это ведь невозможно… и все же…
— Все же — что?
— Ну, просто… Просто у меня такое ощущение, будто я уже бывал здесь раньше. Здесь, в этой комнате.
Наступило молчание. Беа впилась в меня глазами, но, казалось, не знала, что сказать.
Наконец, погасив лампочку над головой и включив бра, она негромко пробормотала:
— Да, ты прав.
— То есть как?
— Это действительно невозможно.
Я все еще стоял, как окаменелый, обыстуканенный. Беа снова заговорила:
— Нам нельзя терять времени. Надо найти картину и убраться отсюда до того, как он… — она посмотрела вниз на бедного Сашу, — до того, как он придет в себя.
— Ты знаешь, где она?
— Свернутая, в нижнем ящике комода. Он всегда прятал ее там. Ты не откроешь?
Я подергал ящик.
— Он заперт, — сказал я тупо.
Она покачала головой в притворном недоумении.
— Запереть ящик в квартире, где он живет один! — Она принялась хлопать по многочисленным карманам своего костюма, словно обыскивая себя. — Слава богу, я решила, что будет разумно заказать собственный ключ.
Беа стояла перед комодом сбоку от канделябра. Ни одна из тюльпанных чашечек не горела, но теперь горело бра над ним, отбрасывая свет куда более яркий, чем можно было бы ожидать от такого худосочного светильника, на нижнюю половину лица Беа. Я стоял рядом с ней, ожидая, когда она даст мне ключ от ящика комода. Между нами в стене за бра было единственное окно комнаты, не мытое уже много месяцев. Впрочем, за ним все равно было видно только темное, затянутое тучами небо с красной каемкой. За пределами рамы разбивались невидимые волны.