– Вполне достаточно, господа друиды, – сказала кукла. Она шмыгнула клювом-носом и скорчила уморительную гримасу, безуспешно пытаясь придать себе выражение важности и многозначительности. – Я сам Гвиннеус Пинкус, а Создатель для удобства называл меня Гвинпин. Я не возражал, да и кому может прийти в голову спорить с Создателем.
И он обвел друидов подозрительным взором, словно пытаясь обнаружить среди них безумцев, способных пойти на такой отчаянный риск.
– О каком Создателе ты упомянул, Гвинпин? – спросил Март, и Травник обменялся с Книгочеем быстрыми взглядами. – Разве говорящие куклы созданы не людьми или магами?
Кукла презрительно фыркнула и что-то невнятно пробормотала себе под нос.
– Тело – это всего лишь бренная оболочка. – Гвинпин похлопал ластом по своей довольно дородной оболочке. – Главное во мне – душа.
При этих словах куклы Снегирь уморительно крутнул носом, и друиды дружно расхохотались, не удержался от улыбки даже Травник.
– Можете смеяться сколько угодно, – с чувством морального превосходства заявила кукла. – У нас тоже есть свой Создатель, это касается также и игрушек, и других забав. Между прочим, наш Создатель кое в чем вполне мог бы дать вашему сто очков вперед. Мастер только изготовляет тело куклы, это просто футляр. А вот душа делается на небесах, и у вас, людей, по-моему, так же.
– А что значит твое имя, любезный Гвиннеус? – спросил улыбающийся Март.
– Честно говоря, я и сам не знаю. Когда Создатель делал души, я сидел у него за спиной и советовал, как назвать ту или иную куклу. Справедливости ради надо упомянуть, что иногда он прислушивался к моим рекомендациям. – Гвинпин горделиво оглядел друидов и неожиданно горестно шмыгнул носом. – Когда же дошла очередь до меня, я оказался последним. Создатель уже собрался уходить, и тут я дернул его за ногу. Он обернулся и с крайне раздраженным видом ухватил меня двумя пальцами поперек тела. «А ты, Гвинпин, – промолвил он, – если б ты только знал, как ты меня утомил». И он дал мне пребольного щелчка, так что я стремительно полетел вверх тормашками, но вниз, на землю. Мне показалось, что Создатель даже перегнулся через край своего облака и проводил меня долгим взглядом. А я летел, кувыркаясь, и молил судьбу, чтоб она подложила хотя бы маленький стожок сена или, на худой конец, соломы. Тут я увидел перед собой что-то черное и закричал от ужаса, но в тот же миг влетел прямо в круглый деревянный бочонок и на мгновение лишился всех чувств. Придя в себя, я обнаружил, что уже нахожусь в своем новом теле, о чем так долго мечтал. Но даже сильнее этого внезапного обретения телесности я был поражен до глубины души неким обстоятельством, разумного объяснения которому я до сих пор не могу придумать. Оказывается, не то от раздражения, не то от забывчивости, чем он прежде никогда не страдал раньше, Создатель не произвел того, чему он неизменно подвергал всех кукол и игрушек, прежде чем отправить их в свои тела. Он забыл лишить меня Чувств и Умения выражать свои мысли! И я решил, что никогда не скажу Кукольнику об этом, потому что он сразу сломал бы меня или как-нибудь переделал.
– Это мастер, который вырезал твое тело? – спросил Книгочей. Все это время он строго смотрел на куклу, словно на расшалившегося ребенка, застигнутого за очередной проказой.
– Это мой хозяин и еще хозяин над другими куклами.
– Какими другими? – быстро спросил доселе хранивший молчание Травник.
Гвинпин в недоумении воззрился на друида и громко шмыгнул клювом-носом.
– Теми самыми, которые всегда разыгрывали представление. Он их носит в заплечном мешке, а на ночь выкладывает просушиться. Они все разные: перчаточные, резиновые, тростевые, а есть и на ниточках, но я их боюсь, честно говоря.
– Как зовут твоего хозяина? – прищурился Книгочей.
– Его зовут Кукольник, – ответил Гвинпин, недоверчиво разглядывая друидов.
– Я спросил о его настоящем имени, – пояснил Книгочей. – Род занятий и его ремесло нам понятны.
Наверно, кукла пожала бы плечами, если б могла. Чувствовалось, что хозяин был для нее непререкаемым авторитетом, и она вряд ли задумывалась о том, кто он и откуда взялся.
– Кукольник и есть его настоящее имя. Так его всегда зовут приятели, так его называет Птицелов, а тот знает, что говорит.
– Кто такой Птицелов? – мягко и вкрадчиво промурлыкал Снегирь, ставший сразу похожим на сытого и разморенного котяру, словно он и не лежал недавно вместе с Яном в дозоре на холодной утренней траве. Травник меж тем отвернулся и стал разглядывать деревню через окно, пытаясь тихо насвистеть веселый и разудалый мотивчик, доносившийся от площади силами дудочников и скрипачей, словно впавших в некий транс.
– Птицелов? – переспросил Гвинпин. Его внешне неподвижная физиономия явственно выявила признаки замешательства. – Я… я даже не могу себе его представить, хотя и видел много раз. Он… он очень удивительный, это трудно выразить простыми словами, да еще кукле, не сведущей в изящных искусствах. Впрочем, – кукла скорчила серьезную гримаску, – даже Птицелов не сумел справиться с Наваждением, более того, он, как и все, даже не заметил его, а если и заметил, то виду не показал.
– Ты говоришь о всенародном гулянии, любезный Гвиннеус? – осведомился Збышек, тихо наступая все еще глухо ворчащему Яну на ногу мягким оленьим сапогом.
– Явно меня окружают одни слепцы…
Кукла картинно закатила глаза и горестно вздохнула.
– Эту глупую гулянку сельские устроили себе сами. Не надо было обижать Кукольника. Им, видишь ли, позарез захотелось Представления, а человек устал после дороги. Староста стал угрожать, он решил, что перед ним заезжие комедианты, с которыми можно не особенно церемониться. Кукольник и устроил им тогда представление, да такое, что сельские до сих пор пляшут, хоть и с ног валятся от усталости.
Книгочей переглянулся с Травником, и тот в ответ сделал пальцами непонятный Коростелю знак. В ту же минуту Снегирь медово улыбнулся кукле.
– Что же это за наваждение, о котором ты поведал, дорогой Гвинпин?
Кукла, однако, не лишена была проницательности; во всяком случае, Гвинпин недоверчиво покосился на Снегиря и подозрительно шмыгнул носом-клювом. Однако природная словоохотливость все же взяла верх, и кукла покровительственно воззрилась на друидов:
– А разве господа друиды ничего не замечают вокруг? Разве не заметно, что наш бренный мир уже как сутки уменьшился в несколько раз? Неужели вам этого до сих пор не видно?
Гвинпин заложил крылья за спину и нервно забегал по избе, невнятно бормоча себе под нос. Друиды же с немалым удивлением не сводили с него глаз, силясь понять смысл неожиданного сообщения.
– Подожди, Гвиннеус, не горячись, – мягко промолвил Травник. – Давай разберемся спокойно.
Кукла на мгновение остановилась и картинно всплеснула крыльями, осыпав окружающих соломенной пылью и трухой.
– Как же мне не горячиться, как же мне не нервничать, – запричитал Гвиннеус голосом незадачливого персонажа сельской сказки, – если вы никак не уразумеете очевидные вещи! Еще вчера я с трудом переваливал через порог избы, а сегодня спокойно могу заглянуть в окошко! Вчера стул был громадным, а теперь я запросто могу на него забраться! Что вы на это скажете, господа, не видящие дальше собственного носа?
Друиды смотрели на него как на безумного, а рыжий Лисовин даже отодвинулся на всякий случай от куклы. Травник некоторое время раздумывал, затем как-то по-новому, оценивающе взглянул на куклу и лукаво ей улыбнулся.
– Любезный Гвиннеус, ты упомянул, что мастер Кукольник носил своих подопечных в походном заплечном мешке, я не ошибаюсь?
– Не ошибаешься, – хладнокровно ответила кукла, ставшая очень Внимательной и Осторожной Куклой.
– Так вот… – продолжил Травник, также очень внимательно глядя кукле в глаза. – Тебя он тоже таскал в своем мешке, верно?
– Верно, – подтвердила кукла, не в силах понять, куда настойчиво тянет свою мысль этот друид.
– Тогда поразмысли. Как он мог носить целую кучу кукол самого разного калибра и, что немаловажно, веса?