— Здравствуй!
Он смутился, засунул руки глубоко в карманы и, остановившись, принялся носками башмаков рыть в дерне ямки.
— Здравствуй, — ответил он.
— Ты ведь живешь в доме Мертонов, да? — сказала она уверенно.
— А ты почем знаешь?
— Мы видели тебя, ты играл во дворе, когда мы проходили мимо. Правда, Фанни?
— Я помогу тебе рвать цветы, — сказал Брайн. Ей это не понравилось: даже не спросил, можно ли.
— Рви, если хочешь, только не мне, у меня и так уж полным-полно. Помогай Фанни.
— Эй, Бренда! — крикнула Фанни, добежавшая до самого леса. В руках у нее были охапки белых и желтых цветов, из карманов тоже торчали цветы — живой сноп из цветов. — Пойдем поищем колокольчики. Я знаю место в лесу, где их пропасть.
Брайн пересек Вишневый сад и в сотне шагов от домиков уселся на траву, вытащил из кармана пакетик с сигаретными картинками-вкладышами — всякие цветы — и начал раскладывать их по временам года.
Подошла Бренда, и он спрятал картинки в карман.
— А я нашла баранчики, — заявила она, усаживаясь с ним рядом. — В лесу.
— А мне все равно.
— Было бы не все равно, если б это ты нашел, — поддразнила она.
— Нет, все равно.
— Нет, не все равно.
— Нет, все равно, — повторил он. — Потому что я не люблю баранчики, меня от них тошнит.
— Нет, любишь.
— Нет, не люблю.
— Нет, любишь, — настаивала она с решительным упорством, чуть не плача.
Он отвернулся.
— Не люблю я их.
— Я тебе сейчас как двину! — крикнула она, лицо у нее покраснело от злости.
— А я тебе сдачи дам, — ответил он.
Она встала.
— Если ты не любишь баранчики, значит, ты дурак, потому что, кто не любит баранчики, тот дурак.
Положение безвыходное. Они в упор глядели друг на друга. И вдруг она сказала:
— Я тебя люблю, Брайн.
Брайн был ошарашен. Люблю? Отец и мать любят друг друга — синяки под глазом, шишки, опрокинутый стол, злобные взгляды и «никаких тебе сигарет, никогда, никогда!» Учитель говорил, что бог любит всех. Итальянцы отравляют газами чернокожих, косят их пулеметами. Пособие по безработице, грозы, школа. Картина в гостиной у бабушки — это тоже про любовь.
Они посмотрели друг на друга.
— Ну, что же теперь нам делать? — спросил он. Снова рассердившись, она сверкнула на него глазами.
— Если ты не любишь баранчики, то ты дурак. — И убежала обратно в лес.
Он вытянул шею — над кустами и деревьями еле можно было разглядеть трубы Ноука. Ветер пригибал пучки высокой травы, по небу протянулись густые тучи. Вдалеке по Кольерс Пэд ехал велосипедист, его фигура мелькала в просветах между кустами.
Брайн пошел дальше. Вишневый сад был большой и пустынный, стоял в стороне, не был огорожен — от дома до дома добрая миля, деревьев нет, и только кустарник да холмы разнообразили его зеленую поверхность, а фоном ему служила колоннада Змеиного бора. Лес перепачкал башмаки неосторожного Брайна соком баранчиков и чистотела, укрыл его, выгнал на полянку, вскоре утомил, испугал, но звал все дальше в гущу, где каждый листок был живым и треск сухих веток под ногами отдавался в напряженных нервах.
На берегу ручья Брайн выбрал из песка гладкие камешки, набил ими карманы и зашагал дальше среди кустов и высоких стволов, иногда нагибаясь, чтобы сорвать поганку или поднять уже разоренное птичье гнездо. Или вдруг запускал камешком вдогонку быстрой птице, наперед зная, что не попадет.
Он прополз под свалившимся деревом. В гуще леса, откуда уже не были видны поля и не слышно было ничего, кроме шороха собственных движений, он подтянулся на руках, добрался до самой низкой развилины ветвистого дерева и полез дальше; трухлявая кора испачкала ему колени и руки, короткие сучки оцарапали пах. Он уселся и стал смотреть на зеленые пни, на джунгли папоротниковых зарослей — его пристанище от черных водоворотов школьного года и домашней жизни. Доносились негромкие звуки — журчание ручья, звонкое, ритмичное кукование кукушки, мычание коровы где-то в поле у опушки. По обе стороны тропинки росли баранчики, а там, где ручей терялся в заросшем кустами болоте, на полянках мелькали голубые пятна колокольчиков. Лес после долгой зимы был сырой, в воздухе стоял тяжелый запах земли и грибов, но на открытых местах солнце уже успело подсушить почву. Брайн сложил ладони, приставил их рупором ко рту, желая издать тарзаний клич, но между деревьями пронесся лишь неуверенный, воркующий звук, который быстро замер, наткнувшись на непреодолимую преграду расстояния. Брайн слушал, как он затихает, ждал наступления тишины и вдруг принялся выкрикивать подряд все известные ему ругательства, во всю силу легких, чтобы слова разнеслись как можно дальше. Выкрикнув одно ругательство, он выжидал, пока эхо не умрет вдали, и, выговаривая отдельно каждый слог, посылал следующее — бросал клич, на который не ждал ответа. Устав от игры, он спрыгнул вниз и отправился обедать в Ноук.