То, что Каркара и Курбан жили одним домом, было и хорошо и плохо. Хорошо потому, что они могли видеть друг друга каждый день, а плохо потому, что, когда живешь с человеком все время рядом, трудно перейти с обыденного привычного языка на другой язык, которым хотелось Каркаре и Курбану говорить между собой. Да и неприличным казалось в доме, из которого вынесли труп матери Каркары и увели отца, даже думать о любви. Обоим мерещились тени этих двух людей, укоризненно наблюдавшие за ними. Лучше бы они жили порознь, так порой думали девушка и юноша, тогда можно было бы встречаться где-нибудь тайком и говорить нежные слова друг другу.
Каркара страдала еще больше. После несчастья, случившегося с ней, она думала, что Курбан не любит ее так, как прежде. Ведь она считала себя опороченной и боялась, что Курбан теперь отстранится от нее и она останется совсем одна. Но Каркара ошибалась. Курбан еще больше любил и жалел ее. Он думал не о прошлом, а о будущем, он мечтал только об одном — убедить Каркару в своей любви и узнать, что она тоже любит его. Ио оба они боялись сказать друг другу хоть слово об этом.
Каркара не могла долго вынести неизвестности. Ей хотелось проверить чувство Курбана. Однажды днем она не выдержала и отправилась в кузницу, где был в это время Курбан, решила обязательно добиться от него хоть каких-то слов. Конечно, просто так она не могла пойти, поэтому взяла свой серп, собираясь как будто бы наточить его.
Вместо звуков молота Каркара услышала разговор, доносившийся из кузни. Кузнец Хоннали любил поговорить. Он был мастером своего дела, хорошо известным в Серахсе, и любовь ко всякого рода историям, порой даже присочиненным наполовину, была единственным его недостатком. Он не ленился повторять одно и то же каждому новому человеку, мешая правду с вымыслом. Стоило какой-нибудь его истории понравиться людям, как он тут же готов был добавить целый чувал новой неправды.
Сейчас слушателем был один Курбан, и, как только кузнец увидел девушку, за неимением лучшего собеседника, тут же обратился к ней:
— Иди, иди, дочка, я кое-что расскажу. Тебе будет полезно послушать… Жила одна вдова…
Но Каркара стояла в дверях и не трогалась с места. Ее смущало присутствие Курбана. Не обращая на это внимания, Хоннали продолжал:
— …и было у нее две дочери. Хитрая была женщина, мудрая. Выдала своих дочерей замуж, а когда они уже были с мужьями и пришли к ней однажды, сказала: «Будут вставать ваши мужья утром, потяните их незаметно за полы рубахи и скажете мне потом, что они сделают». Пришли к ней дочери на следующий раз, и первая говорит: «Я потянула его, а он обернулся назад, ничего не сказал, только улыбнулся и пошел дальше». Тогда мать сказала ей: «Тебе попался слабовольный человек, можешь крутить им как хочешь». Потом рассказывала вторая дочь: «Я потянула его за рубаху, а он подумал, что это кошка, которая бегала тут же рядом, схватил кинжал и зарубил ее». — «Тебе попался очень жестокий человек, — ответила ей мать, — будь с ним осторожна, старайся лучше во всем угождать ему, а то он тебя может в другой раз вместо кошки зарубить». Вот так-то, милая. Смекай! Скоро и сама, может, будешь в чужом ауле, вот там вспомни мой рассказ.
Каркара с интересом слушала Хоннали, ей только не понравились последние его слова. «С чего он взял, что я попаду в чужой аул? — подумала с тревогой она. — Или в самом деле так мне на роду написано?»
Когда человек приходит в кузню с серпом в руках, то ясно, зачем он пришел. И поэтому, когда Хоннали закончил свой рассказ, подошел к Каркаре к взял из ее рук серп, она снова заволновалась; серп был не такой уж тупой, чтобы его надо было снова точить. Вдруг старик догадается?
Но Хоннали не успел потрогать зубья, новое событие отвлекло его внимание. Это был новый повод почесать языком и заодно похвалить себя.
— Ну-ка, ученик, иди сюда, — позвал он Курбана. — Ты должен все перенимать у твоего учителя. Посмотри-ка вон на того всадника, видишь, он едет в нашу сторону? Ну, что ты про него можешь сказать? Не кажется тебе, что копыта у его лошади слишком отросли, а может, даже и обломались? А едет он, по-моему, прямо к нам, и ни в какое другое место…
Курбан, зная слабость своего учителя, решил польстить ему.
— Как вы догадались, Хоннали-ага?
Кузнец самодовольно погладил свои усы.
— Я чувствую по тому, как спотыкается его лошадь. Куда ж ему еще на ней ехать, как не к кузнецу! Вот сейчас мы подкуем этого скакуна, и он уже больше не будет спотыкаться!
Всадник тем временем и в самом деле подъехал к кузнице. Хоннали взял свои инструменты и пошел навстречу ему.
Каркара осталась вдвоем с Курбаном. Еще несколько минут назад она собиралась непременно поговорить с ним, но теперь молчала, не в силах произнести ни звука.
И Курбан растерялся. Он забыл все те многие слова, которые готовил для нее, и молча смотрел в лицо Кар-кары, на ее опущенные к земле глаза. Наконец, чтобы только сказать что-нибудь, он спросил:
— Ты серп принесла? — Но это было и так ясно, он понял глупость своего вопроса и снова замолчал.
Каркара вздрогнула и сказала:
— Да, затупился совсем, жнешь, как будто руками…
Курбан подошел к ней, протянул руку, он хотел коснуться ее руки, но в последнее мгновенье испугался и схватился за серп, даже не за рукоять, а за лезвие. И тут же почувствовал, какое оно острое, на пальце его остался след от зубцов, и он понял, что Каркара пришла совсем не из-за серпа.
— Смотри, он же заточен!
— Ой, я, наверное, ошиблась, взяла новый вместо старого, — и пришедшая протянула руку, чтобы забрать серп, но тут Курбан поймал ее ладонь и сжал в своей руке. На мгновение юноша и девушка замерли, но уже через секунду Каркара высвободила руку и отступила от Курбана.
Молчание первым нарушил Курбан:
— Почему ты убрала руку?
— Моя рука недостойна твоей руки. За эту руку меня уже брали, а тебе нужна чистая рука, как твоя…
— Чище твоей для меня нет, Каркара.
Курбан вдруг повернулся и бросился в угол кузницы. Оттуда он вернулся со свертком в руках и протянул его Каркаре:
— Это тебе на память от меня. Я боялся дать тебе дома…
Каркара не стала спрашивать, что там. Она взяла это что-то, завернутое в старую зеленую тряпку, и вышла из кузницы. Даже если, кроме этой тряпки, не было ничего, этот подарок был бы дороже для нее всех других, потому что он был от Курбана.
А в старую тряпку был завернут платок, который Курбан выиграл на свадьбе у Пенди-бая.
Каркара понемногу приходила в себя. Несчастье постепенно забывалось, а после объяснения с Курбаном на душе у нее сделалось совсем легко.
Как-то днем, во время сильного зноя, к Каркаре прибежала ее подружка Кейик и предложила сходить искупаться. Девушки взяли два кувшина, отправляясь якобы за водой. Другие женщины были чем-то заняты, и никто на них не обратил внимания.
Когда подружки подходили к броду, возле которого обычно все купались, мимо них проскакал незнакомый всадник и скрылся за холмами. Девушки остановились на берегу, не решаясь подойти к воде. Но кругом было тихо, и река была спокойной. На другом берегу из своего гнезда вылетела птица. Сделала несколько кругов над водой и снова скрылась в своей норе. Лягушка, словно испугавшись птицы, прыгнула в воду. Другая, наподобие брошенного по воде камня, сделала несколько прыжков и спряталась в камышах.
— Кейик, пошли лучше вон туда, за деревья, такая жара, могут мальчишки прибежать.
— Пошли.
Они подхватили кувшины и пошли подальше от брода. Небольшая заводь, к которой подошли девушки, была закрыта с одной стороны отвесной скалой, а с другой зарослями тамариска. Но едва подруги начали раздеваться, как в кустах послышался шорох.
— Там кто-то есть! — вскрикнула Каркара и прижалась к Кейик.
Шорох приближался, зашевелились ближние кусты. Подруги боялись перевести дыхание. Наконец кусты раздвинулись, и оттуда вылезла собака.