— А ему, этому Ягмуру-яглы черному, белый костюм с галстуком, сама теща мне рассказывала. Эго надо же, целый костюм! Нет, женщины, что-то нечисто тут!..
У Бостан-еген даже дыхание занялось — что такое они говорят?! Какие отрезы, какой костюм? Ей, правда, подарили, но всего лишь косынку яркую, парчовую такую, а Ягмуру галстук… Слова их, голоса, среди которых узнала она голос Дурдяне, жены Иламан-аррыка, смертельно оскорбили ее. Она «слепушка»?! Ну и что такого, что у нее редкие ресницы, видит она своими глазами куда лучше, чем все эти сплетницы скопом… И Ягмура как обидели, масляным назвали, «яглы», как они могут так, где же совесть у них?! Не совесть у них, а беспризорная скотина: бродит где-то, а они здесь…
— Да, женщины, мы ей теперь больше не нужны… С женами больших начальников якшается, как же! Не буду, говорит, надоели наши мне, как…
— Что, так и сказала?
— Ну!.. Темнота, говорит, слова культурного не услышишь, хоть сто лет в этом Гуджуке живи.
— Ах, она!.. Да нужна нам она!.. Пусть якшается с кем хочет!
— А этот, масляный ее…
— А эта слепая говорит…
— Надо же так, женщины!
— Ты не смотри, что он масляный… телефон-то ему провели! Вот у тебя муж бригадир, и то вы без телефона, а ему поставили!
— Представьте себе, женщины: лежит она на кровати нога на ногу, как в кино, в черных таких очках, и по телефону так это — «але»!
— Что, уже и очки купила?!
— Ну!..
У бедной Бостан ноги отнялись. Забыв про то, зачем она сюда пришла, выбралась потихоньку из магазина и, захлебываясь слезами, побежала к себе…
Дома она, чтобы хоть немного успокоиться, заварила чай. Сидела, отхлебывала из пиалы и то и дело косилась на черный телефон, дремавший на тумбочке, словно кот, бормотала иногда:
— Можно подумать, что мои предки обходиться без него не могли, без телефона. Да пропади они все, если так!.. Какой позор, ай-вай-вай!.. Где у них совесть, не понимаю… на ходу выдумывают, балаболки этакие. Какие отрезы, где они, эти отрезы?.. Лучше б никогда их не видеть, проклятых этих друзей, чем такое… На улицу теперь не выйти, глаз не поднять от стыда, ай-я-яй! Даже черные очки… даже очки выдумали, мало им этих отрезов!
Она недолго сидела одна. В дверях появилась Дурдяне, что значит «прозрачная», «чистая», та самая, которая только что так злословила в магазине… Пришла, проклятая, прилетела.
— А я заглянула вот… с телефоном пришла тебя поздравить, сестра, — медово проговорила она, глаза ее зыркнули по комнате туда-сюда и остановились на телефоне. — Услышала вот, пришла. Телефон — дело такое, даже за деньги его теперь не поставишь.
— Да стоит ли поздравлять из-за него? — сказала, сдерживая себя, Бостан. Ишь, прилетела, тварь завистливая! — Вы, я слышала, «Жигули» дождались наконец, чго уж тут о телефонах говорить… Поздравляю!..
— Ай, спасибо! — напыщенно ответила Дурдяне. — Мы уж как-нибудь проживем без телефона вашего… подумаешь! Нашли чем удивить!.. А машина — вещь нужная.
— Никто и не собирается удивлять, с чего ты взяла, сестра, — сказала ей Бостан, крепясь. Ясно было, что жена этого тощего пришла назло ей, похвалиться машиной. — Садись лучше чаю попей.
— Не буду я пить чай! — не выдержала наконец, грубо сказала Дурдяне. — Ты знаешь, что женщины говорят о тебе?
— Да слышала… дошли до меня слухи. И как не стыдно такое говорить! — У Бостан даже слезы на глазах навернулись. — Совсем уж обезумели!
— Обезумели?! Ты думай, что говоришь, женщина! Зазналась, понимаешь, уже все ей дураки!..
— А разве нет?! Какие отрезы, какой костюм, зачем вы так…
— Как, гуджукские женщины дуры?! Да ты… да как ты смеешь! Ты думаешь, мы не знаем, куда вы метите со своим масляным?! Все знаем, дорогая, не такие уж и дуры!
— Ты подожди… что ты распалилась так, за что?
— За то!.. Знаем мы, куда вы целите. Видно, права поговорка: «Когда ишак жиреет, он и своего хозяина лягает…» Ну не-ет, до самого Ашхабада дойду, до министра, но не допущу-у!.. Пусть лучше деньги мои пропадут, чем честь.
— Какая честь, о чем ты?! — совсем растерялась Бостан, встала. — При чем тут честь?!
— Я знаю — при чем! На тепленькое место раззавидовались, чтоб твой как мулла расхаживал, а мой баранку на тракторе крутил?! Не выйдет!
— Дуреха ты, — только и сказала Бостан.
— Я дуреха?.. Я, честная гуджукская женщина?! Да я глаза тебе… Подумаешь, телефон они повесили! На хвост ишака ваш телефон похож и вы все тоже! Нет, уж я не допущу такого, ты так и знай со своим масляным!..
— Уходи отсюда! — сказала Бостан, вконец расстроенная, разозленная всей этой нелепицей. — Чтоб духу твоего здесь не было, сплетница.
Потерявшая дар речи, в лучших своих чувствах оскорбленная Дурдяне всплеснула руками… Но она еще и до двери не дошла, как благословенный дар вернулся к ней, обогащенный трижды… Так она с ним и ушла, методично понося и проклиная все, что попадалось ей на глаза, вплоть до дверных косяков и веника в углу.
И едва только она ушла, зазвонил телефон. Звонил он долго и настырно, будто требовал к ответу. Кого и за что, неизвестно было, но требовал. Бостан сидела перед остывшим чаем и тупо смотрела на этот оживший вдруг, с резким и дребезжащим, как у Дурдяне, голосом проклятый аппарат и так и не подошла, не подняла трубку.
12
Ягмур-еген вернулся с работы усталый и оттого несколько хмурый, неразговорчивый, и Бостан не решилась сразу рассказать ему о происшедшем — пусть хоть поест спокойно, ему и так достается. Да и как рассказать, что они могут сделать против этой чумы?.. Словами людей не разубедишь, надо делами. И еще одно стало тревожить Бостан: что хотят от мужа эти его новые друзья, с чего это они так вдруг напрашиваются, лезут, хотя каждому видно, что Ягмур им никакая не ровня, никак не годится в дружки?.. Что-то и впрямь тут было нечисто, вот только не могла она понять что…
Ягмур молчаливо поужинал, и она уже начала убирать скатерть-сачак, собираясь наконец-то завести разговор, когда в дом вошел бригадир.
— Ну вот, — сказал, усмехнувшись, Ягмур. — В прежние времена, когда приходил гость, сачак расстилали, а сейчас, наоборот, убирают… Садись, Иламан-джан, выпей со мной чаю.
— Спасибо, чаю можно… А то я еще не заходил домой, не ужинал. Но я ненадолго, жена, наверное, ждет. Слушай, друг, я тебе новость интересную принес…
— Ну-ка?
— Интересуются тобой, вот какое дело. Оттуда, — указал он пальцем на потолок. — Зашел в обед в правление, а там говорят: кто-то важный такой звонил, интересовался, год и месяц рождения, стаж спрашивал, эту… как ее… характеристику рабочую. Ну, и все такое прочее. Вот я и думаю: уж не хотят ли они тебе медаль дать?
— Да что ты, Иламан-джан!.. Во-первых, работаю я ничуть не лучше других, за что мне такое давать? Если уж на то пошло, так лучше Сахиту… А во-вторых…
— Ну, в первом-то ты ошибаешься, что во-вторых?
— А во-вторых… мало ль что надо им там, наверху. Может, документы какие утеряли…
— Э-э, нет… Говорю тебе, важный был голос, секретаршу даже обругал. А когда ругают, значит, высокое начальство, это всегда так. Нет, что-то здесь не то…
В это время пронзительно, заполошно как-то зазвонил телефон.
— Ого! — удивился бригадир, словно только что заметил этот телефон. — Да он у тебя, оказывается, звонит!.. Слышал я, что установили… поздравляю.
— Да это друзья помогли, — сказал, поспешно вставая, Ягмур. — Он вроде бы и не так уж нужен… Алло! Товарищ Атаев? Здравствуйте, яшули!.. Спасибо, все у нас хорошо… отлично, говорю. Маленький? В добром здравье, Ахмед-джан, как тополек растет! А у тебя как там, как Айлар с Казбеком?.. Рад, очень рад за вас всех…
Иламан-аррык с изумлением слушал этот приятельский разговор простого работяги, дружка давнего своего, с таким высоким начальством. Вот это дает еген!.. Расскажешь людям, ведь не поверят. Врешь, скажут, не может такого быть, где это видано…
— На соревнование? — продолжал разговаривать Ягмур, подмигивая своему бригадиру. — Конечно, хорошо бы съездить… Но ведь туда уже назначен от нас тракторист. Да, Ахмед-джан, тракторист Сахит Курбанов, наш товарищ, отличный парень… Как так отклонить?! Что вы, нельзя, что обо мне люди тогда подумают… Как, уже решили? Ай, как неудобно, Ахмед-джан, не хотелось бы… Да. Ладно, я подумаю, хотя… Ладно. Я потом позвоню. Привет от нас с Бостан всем, большой привет, Чакану с семейством тоже! Спасибо, дорогой, до свиданья!.. Я позвоню.