Конечно, они осуждают, ведь я — отщепенка. Строптивица. Неразумная. Единственная, кто смеет спорить… нет, даже не с королевою — с первой в раскладе. С Леди Теней. А, не отправилась бы она к ворону, эта Тирле! Пройдет время, и когда-нибудь непокорная шутовка Лале сможет сказать, что пережила уже пятерых королей.
А ведь я сопротивлялась королевскому приказу до последнего — я, всегда без единой жалобы выполнявшая самые глупые, самые обидные поручения. Сегодня мне пришлось продемонстрировать худшие стороны своего характера, дабы разубедить Ее величество, но тщетно. Разумные доводы не помогли — и следующими были слезы. Я рыдала до хрипоты, упрашивала, колотя кулаками в стол, швырялась бубенчиками, пинала стулья. Тирле будто бы не замечала меня. Я разъярилась, впала в безумство. Расшвыряла все бумаги из королевского письменного стола, разбила графин с вином о решетку камина, искричалась до полной потери голоса. Бесполезно и бессмысленно — Тирле была неумолима. И, стоило мне немного успокоиться и вытереть слезы, как она использовала подлый, гадкий и по-вороньи коварный метод.
Ее величество подняла голову, взглянула на меня с ласкою и произнесла:
— Лале, милая, хотя бы разок в своей непутевой жизни подумай и о других. На твоего ученика покушались во дворце. Не разумно ли будет исчезнуть на некоторое время, чтобы дать мне возможность найти убийцу и покарать его?
Потом королева Тирле улыбнулась. И спросила снова:
— Лале, ты отправишься на побережье?
Я поклонилась в ответ, пряча дрожащие губы и покрасневшие глаза, и вышла. Сердце замерло в моей груди безжизненным горячим камнем. Тяжесть и боль, тяжесть и боль, тяжесть… и страх.
А во дворце все шло своим чередом. В одном из залов искусства терзал гитару Танше. Жизнерадостного, порывистого барда с запада и язвительного художника, так сильно не ладивших между собой поначалу, связала теплая дружба, и случалось так, что в отсутствие одного другим овладевала тоска. Тарло остался на совете расклада внимать королеве, и теперь Танше, почти растеряв листья и травы, украшавшие прическу, хмуро разглядывал картины, созданные его другом, и пел одну за другой тоскливые баллады.
Откровенно говоря, мне тоже хотелось тоскливо завыть, выплеснув обиду и страх в музыке. Так, как делал это Холо.
Стянута обручем стен
Моя грудь.
Душит стекла муть -
Не продохнуть.
Я себя в этот плен
Сам и взял.
Сам посадил в подвал,
Сам сковал.
Незнакомец-на-Перекрестке Дома Камней и Снов, наставник — единственный, кто сумел бы понять меня сейчас.
— Госпожа? — встревожено спросил Мило. — Госпожа, что с вами? Вы… плакали? Вам плохо?
— Нет, Мило, — с чувством странного облегчения почти беззвучно ответила я, растирая щеки. — Уже нет. Идем к моим покоям, мальчик… Что-то голова кружится.
— Тише, тише, госпожа… Позвольте, я помогу вам…
Ох, не удержит меня
И замок:
Свободы один глоток -
И в поток
Нырну на закате дня
С головой.
Вынырну, пусть хмельной,
Но живой.
Ученик медленно размешал настой, добавляя к травам немного меда с высокогорных лугов. Эта чашка была третьей по счету, а меня все еще колотило.
— Лале… А почему вы боитесь покидать дворец? Ну, положим, даже не дворец, а город — на ярмарку-то мы с вами каждую осень ходим.
Я хрипло хохотнула. Голос потихоньку, полегоньку возвращался, но до сносного — хотя бы! — самочувствия мне было еще ох, как далеко.
— Еще бы не ходить, Мило. Надо же праздновать годовщину твоего воистину геройского спасения из "вороньей клетки"! А что же касается путешествий, дорогой мой… Скажу тебе откровенно… да, долей еще кипятку… И меду, милый… Хватит, хватит… Скажу тебе откровенно: я страшусь подцепить среди дорожной пыли ужасный недуг, который лишил меня наставника.
— Недуг? — Мило заботливо подоткнул плед со всех сторон. Шерсть не столько грела, сколько создавала уют. Как и чашка с чаем в руках. Как и затейливо мерцающие угли в очаге… Ах, Ваше величество… Ну и подлость вы сделали.
— Наикошмарнейший и неизлечимый, — вздохнула я. — Он зовется «бродяжничество». Или "ветер дорог". Тяга к странствиям, проще говоря.
Ученик, кажется, порядком удивился.
— Леди, — он осторожно присел рядом со мною. И я вдруг подумала, что темно-красный его сюртук, и нелепые трехцветные пряди, и карие, в фиолетовый отлив глаза греют гораздо сильнее чашки с настоем и шерстяного пледа. — Объясните мне, глупому, что ужасного в желании путешествовать?
Я высвободила одну руку из теплого кокона, чтобы потрепать мальчишку по волосам. Мило послушно лег, устроив голову у меня на коленях. Как котенок… Раньше это было прелестно. Доверчивый ребенок, доверчивый зверек… С каких пор это стало выглядеть нелепо? С каких пор Мило… вырос?
— Мило, знаешь ли ты, как я потеряла Холо? Он просто ушел. Не смог оставаться в одном-единственном мире, раз вкусив свободы и горького меда странничьей доли.
Дорога меня соблазнит
И звезда.
И не вернусь никогда
Я сюда.
Твой голос меня сохранит
От беды.
Свободы не дай испить,
Как воды!
— Мило… Тебе не страшно, что я уйду? Что брошу тебя?
Ученик только рассмеялся, обхватив руками мою коленку.
— Нет, госпожа, — поднял он на меня сияющие глаза. — Нисколько не страшно. Мы ведь уйдем вместе, верно? Разве я отпущу вас одну?
Сердце, еще мгновение назад глухо колотившееся, как раскаленный камень, затрепыхалось радостной птицей.
А может, тот ветер совсем
И не яд?
А вдруг не вернуться назад
Буду рад?
И желанны дороги все
Мне с тобой.
И путь станет мне любой -
Как родной…
Лишь с тобой…
Проснулась я глубокой ночью, с трезвой головой и мучительным чувством стыда. Правду говорил Холо, что Лале — избалованная, скверная девчонка. И как только Ее величество меня терпит! Тирле ведь неспроста такой приказ отдала. Двух кошек в одно лукошко усадила: и Мило уберечь, и еще одну ниточку потянуть — авось на ее конце тайна Прилива окажется! А я из-за глупых страхов своих чуть со всеми не разругалась. И ведь не чужие люди, а карты — родные, можно сказать.
Ох, утром, до выхода, непременно наведаюсь к королеве. Не получится лично извиниться — письмецо какое-нибудь оставлю. Хватит мне уже себя вести, подобно несмышленому ребенку. В последние месяцы словно опять безумие накатывает, как после ухода Холо. Плачу по всякому поводу, людей обижаю, беспечной становлюсь, дальше носа собственного не вижу… Ох, не узнать Лале — мудрую, коварную шутовку. А от веселой приютской девчонки и вовсе ни песчинки не осталось.
Извинюсь, решено!
Успокоив такими мыслями жестокую совесть, я зевнула и перевернулась на другой бок.
На одеяле что-то странно зашуршало.
Обмирая от испуга и честя себя, трусиху такую, во все корки, я вытянула руки, вслепую шаря по ложу. От того, что мне примерещилось, впору было на помощь звать… Вся моя постель, кроме подушки, оказалась засыпанной толстым слоем листьев.
Я глубоко вдохнула, пытаясь различить запах зелени. Нет, ничего. Будто чудится.
Может, все-таки кликнуть Мило?
— Вижу, вы проснулись, леди? — прозвучал негромкий низкий голос.
— Кирим-Шайю? — от удивления я даже пугаться раздумала. Нет, «спасатель» здесь точно будет лишним… — Что привело вас… сюда?
В темноте сверкнули две искры — синяя и желто-красная.
— Ответный визит, полагаю, Лале.
Зашуршали листья, и ложе прогнулось от тяжести чужого тела. Вот теперь разлился в воздухе тот самый запах — осенний. Сухая трава, земля и дождь. Сердце вновь забилось бешено, но уже не от страха…
— И какова же… цель… визита?… — как и в прошлый раз, подобрать слова было неимоверно трудно, будто бы каждое слово весило с добрую лошадь.
— Хм… Вероятно, прощание. Ведь вы уезжаете, Лале? — Кирим, оставаясь невидимкой, наклонился совсем близко. Горячее дыхание опалило мне висок.