Голова запылала огнём… Где он?! Кто здесь?!
Медленно вращаясь, над ним нависал огромный циферблат. Выгнутый, будто панцирь исполинской черепахи. И в центре его высилась чёрная тонкая ось, спицей вонзаясь в небо. Башня! Тень от нее ползла, пожирала деления одно за другим…
«Твоё время подходит к концу, стрелок! – чей-то глумливый голос. Чёрный человек! Кощей! – Отступись!» – «Да чёрта с два!» – «Зря! Мир уже сдвинулся с места!»
Диск циферблата плавился, гнулся. Его корёжило жаром – и минуты растягивались в часы, зыбким маревом дрожали над раскалённым металлом.
– Пи-ить, – невнятно хрипел Мизгирь, хрустя костяной кашей во рту и давясь солёной кровью.
Он то проваливался в забытье, то выныривал из него, как из чёрного омута.
Его били палками, хлестали плетьми, отливали холодной водой и били снова. А он все никак не мог взять в толк, чего эти люди хотят. Они принимали его и мальца за кого-то другого, упорно допытывались, но суть вопросов ускользала, а потом вновь приходила милосердная тьма, отсекая докучливый лающий говор плотной глухой занавесью. И Башня вновь вставала над горизонтом, неумолимая, как рок. Башня звала к себе…
* * *
Ивашка с трудом разлепил непослушные веки. Шевельнул плечами – поморщился: задубевшая рубашка прилипла к исхлёстанной спине. В горле стоял ком – не сглотнуть, ломило виски… Ночь? День?
Там-там-тыдых!
Дощатый пол под ним громыхал и раскачивался. Из щелей тянуло сквозняком. Остро разило мочой.
Тыдых-тыдых!
Ивашка силился собрать ускользающие мысли, сообразить, как же он здесь оказался. Но в голове колыхалась противная муть – как помои в ведре. Всплывали лишь обрывки воспоминаний. Их со стрелком поначалу держали взаперти, били… Потом, обессилевших вконец, швырнули в широкую крытую повозку – та затряслась, завоняла тошнотным чадом и тронулась с места. Перепуганный Ивашка прижимался к Мизгирю, цепляясь за него как утопающий за соломинку, но тот лишь стонал и метался в горячечном бреду, и нечем было помочь…
Солдат устал, солдат уснул, солдат остыл,
Горячий камешек, багряный колышек,
Кому – медаль, кому – костыль, кому – постель,
Колёса вертятся, колёса катятся,
Катятся, катятся прочь…
Тыдых-тыдых! Тыдых-тыдых!
Подгоняемые прикладами, они брели, еле переставляя ноги в веренице таких же измученных, понурых людей. Мизгирь тяжело опирался на Ивашкино плечо, глядел щелочками заплывших глаз. Волосы его слиплись от крови. Ивашка же озирался украдкой по сторонам: всюду невидаль. Грохот, Лязг. Столбы с фонарями железные понатыканы, по земле стальные полосы стелются, а на них избы с колесами стоят целой улицей. Оконца под самой крышей махонькие, решётками забраны, а сквозь решётку руки тянутся, плач великий стоит. А иные избы вовсе без окон, ровно коробки глухие, но и там внутри кто-то есть: слышен гул и ропот, мольбы о помощи. Ни дать ни взять – судилище адское. Вот махина ползет: пыхтит, гремит, фукает. Сверху искры летят. Вдруг как фыркнет по-звериному, как пустит дым из-под брюха!
Рядом женщина заголосила:
– Ой, лишенько! Да почто ж вы нас давите?! Ой, горе мне!
И тут грюкнул засов, откатилась в сторону дверь – и людей, ровно скот, принялись загонять в темное нутро страшной избы по наспех сколоченному настилу.
Там-там-тыдых! Там-там!
Где – там? Куда их везут?!
Каков вопрос, таков ответ,
Какая боль, такая радуга, такая радуга,
Да будет свят Господь распят,
Да будет свет, да будет облако, да будет яблоко!
* * *
– Мамочка, ножка болит! Пить хочется! – заканючил детский голосок где-то сбоку.
– Потерпи, донюшка, потерпи. Утром дверь откроют, водички дадут. Ты поспи, милая – и ножка пройдёт, и утро скорее наступит!
– Не хочу спать! Хочу пить, хочу кушать! Ножка болит! И животик!
На неё зашикали из темноты. Чуть поодаль зашёлся в истошном крике младенец.
– Ну ты что, Зоюшка! Видишь, маленького разбудила…
– Да уймите вы её! Без того тошно!
– Тише, тише, моя ласточка!
– Мамочка… – шёпотом. – А тут котик! Кисонька, хороший мой, откуда ты взялся?
– Мр-р!
Ивашка вздрогнул. Он приподнялся на локте и напряжённо уставился в синеватый полумрак. Радостно встрепенулся, не веря своим глазам: из тёмного угла мягкой струящейся поступью вышел огромный желтоглазый котище. Скользнул меж спящими вповалку людьми, перемахнул через груду узлов пружинистым скоком – и ласково потёрся о бок маленькой девочки с пушистыми косами. Та уже больше не плакала: тянулась погладить.