Тот кинулся следом. Ивашка забился, силясь вырваться. И всё крутил головой, стараясь не упустить из виду стрелка.
Падая, он ссадил коленку об насыпь. Зашипел, силясь унять боль в ноге. Мизгирь пружинисто спрыгнул рядом, подставил ему плечо, помогая подняться и, таясь ото всех, быстро зашептал в самое ухо:
– Ты только не бойся ничего! Держись за меня. Мы сбежим, обязательно, обещаю тебе. Я всё для этого сделаю. Пока не рыпайся, не зли их. В оба смотри, всё подмечай. А коли появится дверь – уйдем в нее. И там сам чёрт нам не брат! Раз уж ты ключ – а я ключник. Прорвемся!
Ивашка кивнул.
Тем временем людей сноровисто разделили – мужчин, детей, женщин. Не обращая внимания на поднявшийся гомон и плач, построили вдоль вагонов рядами.
Поджарые длинномордые псы яростно рвались с поводков. Низенький человек с лицом злобной крысы под блестящим лаковым козырьком медленно шел, щёлкая длинным бичом, ловко сшибал с голов шапки. Приговаривал дискантом:
– Мюцен оп! Мюцен оп!
Наконец остановился, сунул бич в голенище сапога и поднёс ко рту серую воронку. Та оглушила всех писком.
– Ахтунг! Ви есть собственность Германии и обязан арбайтен… труд на благо немецкий народ! Ви, унтерменш, фюрер оказал большой честь. Ви будет жить лагерь, работать карошо! Труд есть благо! – и замер, будто дожидаясь аплодисментов. Потом прокашлялся и продолжил. – Ви забрать свой вещи. Русиш фрау, киндер ехать машина. Русиш, юдэ манн ходить пешком. Если ви побег, не подчиняйс – ми казнить. Стрелять. Шиссен! – он показал пальцем, будто стреляет, и осклабился.
По колоннам прошел глухой ропот.
Женщин с детьми начали теснить к железным повозкам. Ивашка успел заметить в толчее молодку, по-прежнему прижимавшую к груди мёртвое дитя. Мелькнул цветастый платок бабы Гани. Ивашка растерянно завертел головой, пытаясь углядеть, с ней ли Зоя, и при этом не потерять Мизгиря, не отстать от него.
Солдаты в болотной форме окружили их частой цепью, заставляя построиться по трое.
– Марш!
Они тронулись, глухо шаркая по булыжной мостовой, через тихий дремлющий городок. Дорога становилась всё круче. Рядом с Ивашкой и Мизгирем шёл высокий старик в длинном коричневом пальто с жёлтой шестиконечной звездой на рукаве. Ивашка всё косился на эту звезду, пытаясь взять в толк, что она означает. В руках у старика был чемодан – очень тяжёлый, судя по тому, как побелели его пальцы и вздулись узловатые вены. Здоровенный, громоздкий чемодан то и дело бил его по ногам, больно задевал и Ивашку.
– Вы уж простите. – вполголоса заговорил старик со звездой. Лицо его покраснело от натуги, на лбу частым бисером выступил пот. – У меня там книги. Дело в том, что я преподаватель. Читаю в университете лекции. Высшая математика, теория множеств, теория вероятности… Вот, взялся писать новый учебник. Хотел выбрать всё лучшее, чего достигло человечество в этой области за последние два века. Изложить простым доступным языком… понимаете? Чтобы было интересно, захватывало. Здесь Эйлер, Лагранж, Лобачевский. Это очень ценные издания! Я знал, что мне уготована тюрьма, может быть, даже смерть, но ведь знание сильнее смерти, превыше всего… Вот я и взял с собой книги. Быть может, удастся продолжить работу. – он задохнулся, побагровев еще сильней, прижал ладонь к впалой узкой груди.
Мизгирь молча отобрал у него чемодан и понёс.
Прикладами, остро отточенными штыками охранники на ходу подравнивали строй, подгоняли, заставляя двигаться всё быстрее. Собаки норовили ухватить за ноги.
– Шнель! Линкс, линкс! Левой! Им гляйхшрит!
Прерывистое дыхание загнанных людей, щёлканье бича, рычание псов.
Губы у старика стали совсем синими. Они шевелились еле заметно. Ивашка прислушался и с трудом разобрал:
– Я больше не могу… Мне нельзя… Нельзя так быстро… У меня сердце больное!
Мизгирь с Ивашкой молча переглянулись и крепко стиснули его с двух сторон, не давая упасть, прикрывая собой от ударов.
Наконец над дорогой замаячила арка с безобразным орлом, зажавшим в когтях чёрный крест, растопырившим крылья над железными буквами.
– «Каждому своё», – перевёл им старик и горько усмехнулся. – Язык Гёте и Шиллера!
* * *
Всю дорогу Мизгирь лихорадочно крутил в голове, прикидывал и так и эдак возможность улизнуть, вырваться из этой ловушки. Он ощущал себя зверем, угодившим в капкан. Да не в одиночку, а с детёнышем. Бедный растерянный Ивашка и впрямь напоминал ему то ли оленёнка, то ли ещё какую малую божью тварь. В его широко распахнутых глазах стрелок читал ужас перед маховиком войны, который зацепил их двоих и тащил, перемалывая в своих жерновах.
И в своём собственном мире он видел всякое, но там, по крайней мере, все эти чудовищные механизмы мирно ржавели, занесенные соленым песком Сор-Олум. Они давно были мертвы и даже не помышляли покушаться на человеческую плоть. Здесь же, среди лязгающих и гремящих колёс, летающих по небу железных птиц, сеющих взрывы, Мизгирь остро, как никогда прежде, ощутил свою уязвимость, понял, как мало у них с парнишкой шансов уцелеть.