Обретя вновь утраченного много лет назад сына, Ивашкин батя на радостях заколол было кабанчика. Освежевал, как водится, по всем правилам. Обложил соломой, опалил, чтоб шкурка была мягонькая. Вот только угощения никакого не вышло. Едва Ивашка завидел, как по-хозяйски его мать с сестрой и вызвавшаяся им помогать тётка моют, скоблят, а потом набивают рубленым мясом свиные кишки, как в дело идёт всё, до последней косточки: и щетина, и сало, и мозги… – парнишка позеленел и, зажимая ладонями рот, выметнулся на баз из избы.
– По-хозяйски! – всхлипывал он потом, уткнувшись в плечо стрелка, всё не мог унять бившую его крупную дрожь. – Нас ведь так же в том концлагере разделывали! И волосы, и обувь, и зубы. Даже прах! Всё по полочкам, всё к делу пристроить!
Мизгирь молча гладил его лопатки. Он понимал. Понимали и хуторские – с ними-то у Ивашки находились общие темы и для разговоров, и для молчания.
А ещё с каждым днём всё сильней тосковал он по чтению. Кроме маленького Евангелия и старинного растрепанного псалтыря, у них в доме никаких книжек не водилось. У полуграмотного деда Апраксия нашлись жития святых, а у старосты в буфете Ивашка углядел замусоленный травник и несколько дней подряд ходил за Фролом, как хвост, пока наконец не выпросил. На него уже начали коситься: книгочейство для крестьян было баловством, делом пустым и ненужным. И деревенский парень с книжкой в руке выглядел для них так же нелепо и неуместно, как гармонист на пашне.
Выручил его опять же Степан. Мастер на все руки, он наделал за зиму разной утвари: ручных меленок, зажигалок, полезного в хозяйстве инвентаря, а по весне свез всё это добро на ярмарку. Вернулся с барышом, да ещё и накупил всем подарков. Ивашке достался самый ценный из них: две стопки перевязанных бечёвкою книг. Завидев их, парень едва в пляс не пустился. Не веря такому счастью, принялся перебирать свои сокровища трясущимися руками. Оказались там и стихи, и приключения, и даже про любовь что-то – Степан признался потом, что сгрёб, не глядя, половину книжной лавки к вящей радости продавца. Но больше всего по душе ему пришелся удивительный атлас с картами, жизнеописаниями мореходов, цветными картинками, изображающими дальние страны – целый мир в одной книге! Такого дива даже чародей в башне ему не давал!
Ивашка, как зачарованный, вечерами просиживал над атласом, читал и читал запоем – пока глаза не начинали слезиться от свечного чада. Матушка подходила, заглядывала через плечо, ласково ерошила ладонью отросшие Ивашкины вихры. Отец хоть и ворчал, что даром свечи жгут, однако же огня не гасил. Порой даже просил почитать и ему вслух – любопытствовал.
Зоюшка, сиротинка, которую они с Мизгирём из концлагеря с собой забрали, тоже тулилась рядом, разглядывала чудные рисунки. Оказалось, что животных она знает – даже заморских: и слона, и жирафа, и бегемота. А вот буквы складывает с трудом, да и в счёте слаба. Ивашка взялся учить – сперва Зойку с близнятами-племяшами, потом прибавилась ещё и соседская ребятня, да столько, что в избе стало тесно. Ивашкина матушка не выдержала колготни, выпроводила всех на двор – благо погода стояла хорошая. Старательно морща лбы, шморгая то и дело носами, малые исчёркали углем весь забор и стены сарайки – учились писать. А когда уставали – Ивашка усаживал всех в круг подле себя, читал им нараспев:
– …И днём и ночью кот учёный всё ходит по цепи кругом!..
Малышня, затаив дыхание, слушала. Мурысь сидел чуть поодаль, блаженно щурил золотые глаза. А как же – про него ведь: «идёт направо – песнь заводит, налево – сказку говорит!»
Ивашка поёжился: ненароком вспомнились осоловевшие фрицы, убаюканные колдовскими напевами Баюна.
Строки «Руслана и Радмилы» зачаровывали, слушателей становилось всё больше. Подошла и остановилась подле них даже Мирра Соломоновна, одна из тех, кто прошёл концлагерь и Изнанку – спустилась из хутора за какой-то надобностью, да так и встала как вкопанная. Только бормотала себе под нос поражённо: «Радмила?! Но почему?», прижимала сухонькую ладонь к груди. Через силу гасила в себе кашель. Наконец не выдержала, мягко отняла у Ивашки пухлый том в кожаном переплёте, принялась быстро его перелистывать. Потом вдруг глянула на обложку и ахнула:
– Ушкин! Александр… Сергеевич?! – всунула книгу назад в руки оторопевшему Ивашке и кинулась прочь, только длинная юбка пыль взметнула.
«Чего это она?! – парень воззрился недоуменно женщине вслед, пожал плечами. Потом опять перевел взгляд на заглавие. – Ну, Ушкин… Хороший поэт… А Черномор-то – уж не родич ли нашего чародея?!»