18 апреля
...Я вспомнила, что доктор Кодама когда-то объяснял мне, как вести себя в подобном случае. Я осторожно выбралась из-под навалившегося на меня тела. (Обессилев, оно придавило меня неожиданной тяжестью. Стараясь, насколько возможно, не трясти его, я с большим трудом, медленно высвободила свою голову. Нет, прежде всего я сняла с него мешавшие мне очки. Его лицо, с полуоткрытыми глазами, с обвисшими мышцами, «голое лицо», выглядело на редкость отвратительно.) Я спустилась с кровати и, соблюдая осторожность, медленно перевернула его на спину. Подложила подушки под верхнюю часть туловища, чтобы приподнять голову. Он был совершенно голым (на мне в тот момент тоже не было ничего, кроме серег), но, зная, что ему необходим полный покой, я только прикрыла его сверху исподним кимоно... Очевидно, у него была парализована вся левая половина... Я посмотрела на часы, стоящие на полке. Три минуты второго. Только сейчас я обратила внимание на флюоресцентную лампу, погасила ее и оставила гореть ночник, набросив на него платок. Позвонила Тосико и доктору Кодаме, попросив их срочно прийти, велела Тосико купить по дороге льда. (Я старалась быть как можно спокойнее, но телефонная трубка дрожала в моей руке.) Минут через сорок пришла Тосико. Я как раз искала в кухне грелку для льда. Она вошла, бросила лед в раковину, взглянула на меня оценивающе и с невозмутимым видом принялась колоть лед. Я кратко рассказала ей, в каком состоянии отец. Она все также невозмутимо кивала, как будто для нее не было в этом ничего неожиданного, и продолжала колоть лед. Вдвоем мы прошли в спальню и обложили грелками со льдом половину тела, не затронутую параличом. Все это мы проделывали молча, обмениваясь словами только при необходимости. И не смотрели друг на друга... Старались не смотреть... В два пришел Кодама. Оставив Тосико у постели, я вышла встретить доктора, чтобы сообщить ему, при каких обстоятельствах случился удар – то, что я предпочла не рассказывать Тосико. Вновь пришлось краснеть. Кодама произвел тщательный и осторожный осмотр. Он попросил фонарик и, осветив зрачки мужа, определил реакцию на свет, затем попросил принести палочки для еды. Тосико сходила в кухню. «Теперь сделайте свет поярче». Зажгли флюоресцентную лампу. Кодама несколько раз быстро провел палочкой по внутренней стороне одной и другой стопы, от пятки к кончикам пальцев. (Позже он объяснил, что это так называемый метод Бабинского. Судя по тому, что рефлекторно поджимались пальцы на левой ноге, поражена была, по мнению Кодамы, правая половина мозга.) Затем Кодама сдернул с больного одеяло и завернул до живота исподнее кимоно. (Только в этот момент Кодама и Тосико заметили, что муж лежит голый. Оба были явно ошарашены зрелищем нижней части его туловища, выставленной на свет, а я не знала, куда деться от стыда. Не верилось, что еще час назад на мне лежало это тело. Он много раз разглядывал меня обнаженной, десятки раз фотографировал, но сама я никогда не видела его голым в таком положении и всего целиком. Не потому, что не было возможности, просто я всячески этого избегала. Когда он раздевался, я старалась как можно ближе, как можно плотнее прижаться к нему, чтоб только его не видеть. Он изучил мое тело вдоль и поперек, все, до мельчайших деталей, до последнего волоска. А я о его теле знала много меньше, чем о теле Кимуры, и, честно говоря, не хотела знать. Я боялась, что еще больше его возненавижу. У меня не укладывалось в голове – неужто я спала с таким заморышем? У меня, видите ли, «кривые ноги»! Посмотрел бы он сейчас на свои грабли!) Кодама раздвинул его ноги пошире, чтобы видеть мошонку. Все той же палочкой он несколько раз провел по ней с левой и правой стороны. (После он объяснил мне, что наблюдал реакцию мышц, поддерживающих яички.) Правое яичко медленно, как потревоженный моллюск, поднималось и опускалось, левое оставалось неподвижным. (Мы с Тосико не знали, куда девать глаза. В конце концов Тосико вышла из спальни.) Затем он измерил температуру и давление. Температура обычная. Давление чуть выше ста девяноста. Видимо, немного понизилось в результате кровоизлияния.