— Ну, что? — сказал он восторженно. — Ведь это гений! Другого слова нет!..
— Шаляпин? — переспросил дон Педро. — Да, мировая величина… Удивительно, что он согласился спеть: он больше не поет в частных домах.
— Уж и приготовили вы гостям сюрприз!
— Помилуйте, это для меня первого был полный сюрприз! Я в мыслях не имел просить его петь. Разве можно просить об этом Шаляпина!
— Это все равно что попросить человека подарить вам три тысячи рублей.
— Вот именно, — сказал, смеясь Кременецкий. — Нет, он сам пожелал, видно, нашло… Спел и уехал! Даже не уехал, а отбыл — о королях надо говорить «отбыл».
— Однако отчего он поет такие заигранные вещи? — спросил Горенский. — «Два гренадера», «Заклинание цветов»… Ведь это банальщина! Не хватало только «Спите, орлы боевые»!.. И почему «Фауста» петь по-итальянски?
— Vous âtes difficile, prince[17], — сказал Фомин. — Мне французы говорили, что они «Марсельезу» стали понимать лишь тогда, когда услышали, как Шаляпин поет «Два гренадера»…
— Да, мороз по коже дерет от его «Марсельезы»… Вы, видно, не очень любите музыку, князь, — сказал Кременецкий и отошел к другой группе. У камина, заставленного бутылками, Яценко разговаривал с Никоновым. Григорий Иванович выпил и был еще веселее обыкновенного. Около них в глубоком кресле сидел Браун. Здесь же, при отце, находился и Витя.
— Николай Петрович нем, точно золотая рыбка, — сказал Кременецкому Никонов. — Я, видите ли, хочу взять его за цугундер, как говорил один мой гомельский клиент. Нескромнейшим образом пристаю к Николаю Петровичу по делу Фишера: кто убил? зачем убил? почему убил? Просто сгораю от любопытства!
Кременецкий с беспокойством посмотрел на Яценко. Семену Исидоровичу фамильярный тон его помощника показался весьма неуместным. Но Николай Петрович был в благодушном настроении и нисколько не казался обиженным — его, по-видимому, забавлял выпивший Никонов, которого он давно знал.
— И что же Николай Петрович? — спросил Кремецкий.
— Молчит, потому Фемида.
Никонов, улыбаясь, налил себе большую рюмку ликера. Семен Исидорович невольно следил за движениями его руки, слегка дрожавшей над бархатным покрывалом камина.
— Скажите, Фемида, будьте такие миленькие, кто убил Фишера? Cur? quomodo? quibus auxiliis?[18]
— Да, право же, я сам ничего не знаю, господа. Вы читали в вечерних газетах: задержан некий Загряцкий. Но я его еще не допрашивал.
— А вы допросите. Нет такого закона, чтобы людям сидеть под арестом, не зная, за что и почему… Хотя, конечно, он убил…
— Завтра допрашиваю. Его задержала полиция в порядке двести пятьдесят седьмой статьи устава уголовного судопроизводства. Вы бы прочли эту книжку, Григорий Иванович, полезная, знаете, для юриста книжка.
— Вот еще, стану я всякие глупости читать. Статья архаическая.
— Разве у нас есть habeas corpus[19]? — спросил, краснея, Витя Яценко.
— Я знаю только то, что напечатано в газетах, — сказал серьезно Кременецкий. — Насколько по газетам можно судить, настоящих улик против Загряцкого нет.
— Это какой же Загряцкий? — осведомился подошедший Фомин. — Мой покойный отец, сенатор, знавал одного Загряцкого. Они встречались у Лили, у графини Геденбург… Не из тех ли Загряцких?
— Не знаю, верно, не из тех. Кажется, попросту опустившийся человек, — сказал нехотя следователь. — Вместе развлекались с Фишером.
— А развлечения были забавные? Расскажите, Николай Петрович. Не слушайте, молодой человек.
— Отчего же? Впрочем, если я лишний, — сказал, вспыхнув, Витя и хотел было отойти, но отец засмеялся и удержал его за руку.
— Однако вполне ли доказано, что Фишер убит? — спросил Фомин.
— Экспертиза будто бы установила отравление растительным ядом, — пояснил Кременецкий. — Но вы знаете, хуже экспертов врут только статистики. Да и наши газетчики любят подпускать андрона, не в обиду будь сказано милейшему дон Педро, — добавил он вполголоса, оглядываясь. — Вот вы, доктор, — обратился он из вежливости к Брауну, который молча слушал разговор. — Вы что нам можете разъяснить по сему печальному случаю?
— Я не видал данных анализа и ничего не могу разъяснить.
— Однако, если я не ошибаюсь, химическая экспертиза не всегда может вполне точно установить факт отравления?
— Вы не ошибаетесь, — холодно сказал Браун. Почему-то все, кроме Никонова, почувствовали себя неловко.
— Позвольте, герр доктор, — сказал Никонов, — я, конечно, не химик свинячий… Тысяча и одно извинение, это из Чехова… Я, конечно, профан, но в «Русских ведомостях» читал, что химический анализ может обнаружить одну тысячную или даже десятитысячную миллиметра яда… А? В чем дело? Виноват, я хотел сказать, миллиграмма. Сам читал в газетах.
— В газетах, может быть, — сказал Браун. — Впрочем, иногда в самом деле анализ обнаруживает и десятитысячную, но не всегда и не при всяких условиях. В человеческом организме химические реакции идут сложнее, чем в стеклянном сосуде.
— Как же нас лечат разными медикаментами? — спросил Яценко.
— Плохо лечат.
— А вы говорите: купаться, — сказал весело Кременецкий.
— Я и не говорю: купаться… Нет, право, господа, я ничего пока не знаю, — сказал Яценко, решительной интонацией отклоняя продолжение разговора.
— Франц-Иосиф-то каков, а? — спросил Кременецкий. — Поцарствовал, поцарствовал, да и умер.
— В самом деле, всего каких-нибудь семьдесят лет поцарствовал и умер, чудак этакой!
— Шибко стал умирать народ! Вот и Направник скончался. Кого мне жаль, это Сенкевича…
— Зато я, господа, твердо решил: буду жить еще пятьдесят шесть лет и три месяца, — заявил Никонов, подливая всем ликера.
XIV
Стоя на площадке перед отворенной дверью, Семен Исидорович провожал последних гостей, все повторяя полушепотом:
— Спокойной ночи, дорогая моя… Спасибо… Слева дверь внизу, постучите швейцару, да он, верно, не спит… До свиданья, Николай Маркович, нижайший привет матушке, скажите, чтоб поправлялась поскорее… До завтра, Григорий Иванович, благодарствуйте…
Внизу наконец тяжело стукнула дверь. Кременецкий погасил свет на лестнице.
— Уж, конечно, — сказал он радостно, входя в кабинет. — Правда, все сошло отлично?
— Отлично или не отлично, а до весны отдохнем, — отозвалась Тамара Матвеевна, брезгливо глядя на пепел, просыпавшийся по ковру кабинета. — Кажется, штук десять пепельниц им расставили, нет же, все на ковер…