Равным образом уведомляю Ваше Превосходительство, что в Военно-медицинской академии в моем присутствии полицейским врачом произведено вскрытие тела Фишера. Вскрытие это выяснило с несомненностью, что смерть последовала от отравления ядом. Химический анализ внутренностей, а равно и жидкостей, найденных на столе в комнате, в которой было обнаружено тело, еще не закончен. Протокол вскрытия, составленный мною с приобщением специального протокола врача, может быть предъявлен Вашему Превосходительству, буде Ваше Превосходительство усмотрите в этом необходимость.
Прошу Ваше Превосходительство принять уверение в моем совершенном уважении и преданности».
Яценко прочел про себя письмо и остался доволен. Тон был вполне официальный. Это подчеркивалось родительным падежом после «согласно» и особенно словом «буде». «Буде», может быть, и слишком», — подумал Николай Петрович. Он немного пожалел, что вставил в заключительную фразу слово «преданность». Было достаточно и «совершенного уважения». Но переписывать письмо Николаю Петровичу не хотелось. Яценко запечатал конверт, надписал адрес, затем снял клеенчатый чехол с пишущей машинки и бережно придвинул ее к себе. Он очень любил свой «ремингтон» и содержал его в большой чистоте, все в машинке так и блестело. Николай Петрович достал из ящика новую синюю папку с черной четырехугольной каемкой. На ней было напечатано: «Дело судебного следователя по важнейшим делам Петербургского окружного суда №…» Яценко не без труда ввел папку под валик и, подогнав каретку, проставил на точках за значком № число 16, затем тремя строчками ниже простучал большими буквами: Дело о смерти Карла Фишера
Буква «ш» была слегка засорена. Николай Петрович заботливо прочистил ее иголкой, вынул папку из-под валика и вложил в нее все скопившиеся по этому делу бумаги, начиная с прокурорского предложения, которым ему передавалось дело. При этом Николай Петрович еще раз пробежал некоторые из бумаг. Он к трудным допросам готовился серьезно и план всегда вырабатывал заранее. На этот раз план у него был уже готов. Для памяти Яценко наметил на клочке бумаги пять основных пунктов допроса:
Отнош. с Фиш. Векс,
„ „женой Фиш.
«Там, где всегда».
Ключ.
Alibi.
Порядок этих пунктов был не вполне ясен Николаю Петровичу. Впрочем, он имел обыкновение вначале вести допрос «начерно», не углубляясь в ответы, и лишь потом сосредоточивал внимание на главных пунктах. Но для допроса начерно нужна была система.
В дверь постучали.
— Привели, — взволнованно сказал письмоводитель.
— Отлично. Пусть войдет. И вот что еще. Иван Павлович: это письмо, будьте добры, сейчас отправьте с курьером по адресу.
— Слушаю-с.
Письмоводитель взял письмо, прочел адрес на конверте, и, повторив не без удивления «слушаю-с», вышел из кабинета.
XVIII
В комнату быстрыми небольшими шажками вошел хорошо одетый, среднего роста человек лет тридцати, с мелкими чертами желтого лица, бритый, плешивый, с поднятыми кверху черными усиками. Он гордо и как-то неестественно поклонился следователю, хотел что-то сказать и оглянулся на вошедшего с ним городового. И в ту же минуту Николаю Петровичу стало совершенно ясно, что перед ним находится преступник.
Как добрый и благожелательный человек, Яценко видел в людях преимущественно добро, то, что обычно выставляют напоказ, а скрывают гораздо реже. Зло, которым люди гордятся сравнительно не часто, было ему менее доступно. Но, постоянно в течение долгих лет имея дело с преступниками, он все же многому научился и верил собственному впечатлению, «первому шоку», как он любил говорить. Здесь первый шок был резкий, мгновенный, определенный: в облике вошедшего человека было что-то и хищное, и подленькое, и преступное.
— Садитесь, пожалуйста, господин Загряцкий, — учтиво произнес следователь, показывая рукой на стул. — Вы подождите в коридоре, — обратился он к полицейскому, взяв «препроводительную» и расписавшись в разносной книге. Николай Петрович говорил «вы» даже городовым.
— Господин следователь, что же это такое? — повышенным тоном, хотя и не очень громко, произнес, не садясь, Загряцкий, как только дверь за городовым закрылась. — Разрешите спросить вас, что же это такое? Ни с того ни с сего полиция хватает ни в чем не повинного человека, объявляет ему, что его подозревают в убийстве! И не ему одному объявляет, что он убийца, а всем» в его доме: хозяину, швейцару, дворнику!.. Что же это, в самом деле, такое? Я жаловаться буду, у меня, слава Богу, найдутся связи… Дело не в допросе — здесь, очевидно, какое-то странное недоразумение, которое тотчас выяснится. Но в каком, позвольте спросить, положении я буду теперь у себя дома? Ведь на меня каждая торговка будет пальцем показывать! Извольте ей объяснять, что здесь было недоразумение и что вы распорядились меня задержать раньше, чем нашли возможным со мной объясниться… Кажется, я никуда бежать не собирался!..
«И негодование наигранное, — подумал Яценко. — Так в кинематографе у оскорбленных актрис высоко поднимается грудь. Верно, он часто бывает в кинематографе, это всегда сказывается на людях…»
— Пожалуйста, садитесь, — спокойно повторил следователь.
Загряцкий сел.
— Я не отдавал распоряжения о вашем аресте, — сказал Яценко. — Полиция имеет право задерживать людей в известных случаях, оговоренных законом. Я же вас допрашиваю как свидетеля. Пока как свидетеля, — повторил он, подчеркнув слово «пока». — Прошу вас поэтому не волноваться и отвечать на вопросы, которые я вам буду ставить.
— Но я не могу не волноваться, когда меня позорят!
— Уверяю вас, что никакое пятно на вашу честь без вины не ляжет… Я буду записывать ваши показания. Разумеется, я предъявлю вам запись после допроса. Если я в чем ошибусь, вы будете иметь полную возможность внести поправку. Ваша фамилия Загряцкий? Имя-отчество?
— Вячеслав Фадеевич.
— Вячеслав Фадеев, — повторил следователь и застучал на машинке. Загряцкий уставился на него, полуоткрыв рот. Николай Петрович задавал первые, формальные вопросы, продолжая писать. — Так-с… Полиция вам сообщила, — сказал он, отрываясь от машинки, — полиция вам сообщила, что задержание ваше связано со смертью Карла Фишера. Что вам известно по этому делу? Предупреждаю вас, что на вопросы, которые могли бы вас уличить, вы отвечать не обязаны.