Федор Павлович взял узкую полосу бумаги и написал, не задумавшись ни на секунду:
«НАША АНКЕТА
В ближайшие дни на страницах нашей газеты начнет печататься большая анкета об англо-русских отношениях в настоящем, прошлом и будущем. Целый ряд виднейших деятелей политики, литературы, науки как в России, так и в Великобритании с живейшим сочувствием отнеслись к нашей инициативе и с полной готовностью отозвались на предложение сотрудника «Зари» высказаться по этому важному и жгучему вопросу современности».
Он подчеркнул красным карандашом несколько слов в заметке, затем поставил в левом углу какие-то таинственные значки. Дон Педро с удовольствием читал заметку, наклонившись над приподнятым правым плечом Федора Павловича. По просьбе Альфреда Исаевича секретарь после слов «сотрудника „Зари“ вставил еще „дон Педро“.
— А теперь проваливайте, господин, — сказал он со своей обычной угрюмой шутливостью, которая не вызывала никакого раздражения в ближайших сотрудниках: все они ценили самоотверженный труд, талант, опыт Федора Павловича и безропотно склонялись перед его решениями.
Дон Педро, очень довольный, спустился в первый этаж и по телефону снесся с разными лицами, в том числе и с Семеном Исидоровичем. Кременецкий тотчас изъявил готовность откликнуться на анкету.
— Вы знаете, дорогой Альфред Исаевич, что я всегда к услугам прессы вообще, а близких мне органов… Барышня, пожалуйста, не прерывайте, мы разговариваем… А близких мне по направлению органов печати в частности… Вы делаете большое дело… Но я не знаю, может ли мое скромное суждение представлять общественный интерес…
— Об этом уж позвольте судить мне, — сказал и ему с той же приятной интонацией дон Педро. — Так я на днях к вам приеду?
— На днях? Боюсь, что я должен буду уехать из Петрограда. Да вот, хотите, сегодня, сейчас я как раз свободен… Куй железо, пока горячо…
— Что?.. Не слышу… Что горячо?
— Я говорю: куй железо, пока горячо… Великолепно… Да, можно и через полчаса. Я вас жду… До скорого свидания.
«Еще бы не горячо», — подумал, отходя от телефона, Альфред Исаевич. Он был убежден в том, что все люди, за самыми редкими исключениями, жаждут попасть в газету. По взглядам дон Педро, это стремление было столь же естественным, как погоня за деньгами, за женщинами, за властью. Альфред Исаевич рассматривал включение в свой анкетный список почти как подарок и награждал им тех, к кому относился благосклонно или кого считал нужным за что-либо отблагодарить. Были, правда, при каждой анкете участники необходимые — их нельзя было обойти, не ослабив значения самой анкеты. Но Кременецкий к таким обязательным участникам не принадлежал.
«От адвокатуры возьму человек пять-шесть, — подумал дон Педро, садясь за стол для составления списка. — Собственно, есть много адвокатов поважнее Семы. Ну, да ничего, сойдет. От литературы… Кого же от литературы? Может быть, Короленко сейчас в городе… Политиков возьму штук десять, по партиям… От магистратуры уже обещана. Яценко — хороший человек. Но без фотографии — его мало знают… Надо еще кого-нибудь… — Дон Педро перебрал мысленно десятка два известных людей и тотчас некоторых забраковал: одни не подходили, другим он не желал делать одолжение. — От финансистов Нещеретов… А от науки? Никого как будто нет такого. Придется в Москву телефонировать Тимирязеву». Журналистам Альфред Исаевич не уделил места в анкете — он недолюбливал известных журналистов. «Ну, а где же тут Великобритания?.. Бьюкенен не даст… Разве того офицера попросить, что был у Кременецкого?.. Что ж, это будет очень хорошо…»
Составив список, дон Педро покинул редакцию и на извозчике отправился к Кременецкому.
Семен Исидорович ждал гостя в своем кабинете. Вечерний прием еще не начался. Сидя в кресле перед камином, у столика, на котором были приготовлены портвейн и сигары, Кременецкий читал книгу в кожаном переплете. Дверь кабинета была полуотворена — Тамара Матвеевна предполагала слушать из будуара ответы мужа.
— Старика Софокла перечитываю, — сказал гостю адвокат, кладя книгу на столик, — люблю, знаете, классиков. Читаешь, и так и хочется воскликнуть: «Вы, нынешние, ну-тка!»
— Н-да, конечно, — протянул неуверенно Альфред Исаевич. — Ух, холодно становится…
— Темь какая… Позвольте вам предложить портвейну, дражайший Альфред Исаевич… Ну-с, так что же именно вы желали бы от меня услышать?
— По моей инициативе, — начал дон Педро, — газета «Заря» задалась целью выяснить отношение русского общественного мнения, в лице его виднейших представителей, как политиков, так равно юристов, писателей, ученых, к проблеме англо-русских отношений в ее культурно-политическом разрезе. Значение этой жгучей проблемы в текущий момент мне вам, конечно, объяснять не приходится. Но аспектом данного вопроса и его, так сказать, рамками мы вас, разумеется, не стесняем, и если вы предпочитаете высказаться об Англии и об ее культуре вообще, то я тоже буду рад довести ваши воззрения до сведения русского общества.
Дон Педро вынул книжку, открыл стилограф и со значительным видом взглянул на Семена Исидоровича.
— Что я могу сказать об Англии? — сказал со вздохом Кременецкий. — Англия дала миру свободу и Шекспира, этим, собственно, все сказано (стилограф дон Педро побежал по бумаге; Семен Исидорович остановился и дал возможность записать свое изречение). Лично я, как гражданин, воспитан… на идеалах британского конституционного строя… Как криминалист, я еще в стенах нашей alma mater… твердо запомнил слово глубокочтимого учителя моего, профессора Фойницкого («И. Я. Фойницкого», — продиктовал он): «Современное уголовное право есть продукт правотворчества двух великих народов: английского и французского…» Это слово маститого ученого, твердо запавшее в душу… нам, безусым юнцам, стекавшимся со всех концов России… в столицу учиться праву и гражданственности… не раз вспоминалось мне и теперь в связи с трагическими событиями… свидетелями коих нам суждено было стать… в связи с пламенем Лувена и развалинами Реймсского собора… Заметьте, я не принадлежу к огульным хулителям германской культуры… Мне довелось совершенствоваться в науке… в семинарах таких людей, как Куно Фишер и Еллинек… и никто не скорбел искренне, нежели я, о том… что Германия Канта под пятой Гогенцоллернов стала Германией Крупна… Ничто не чуждо мне более, чем человеконенавистничество… и в мщении Канту за дела Крупна я вижу хулу на духа святого: Кант есть тот же Реймсский собор! — сказал Семен Исидорович и с торжеством взглянул на все быстрее писавшего журналиста. — Нет, я воздаю кесарево кесарю, но я не могу не думать и о том… что в классической стране неизбывных принципов права не могло быть сказано… святотатственное слово канцлера Бетмана-Гольвега о «клочке бумаги»…