— Мосье Клервилль, давайте поменяемся местами, вам будет здесь удобнее, — предложила Глафира Генриховна. — Григорий Иванович, несут ваши папиросы. Слава Богу, вы перестанете всем надоедать.
— Господа, кто будет разливать чай?
— Глаша, вы.
— Я не умею и не желаю. И пить не буду.
— Напрасно. Чай — великая вещь.
Никонов жадно раскуривал папиросу.
— Григорий Иванович, дайте и мне, — пропела Сонечка. — Я давно хочу курить.
— Сонечка, Бог с вами! — воскликнула Муся. — Я маме скажу.
— А страшное честное слово? Не скажете.
Она протянула руку к коробке. Никонов ее отдернул, Сонечка сорвала листок.
— Господа, это стихи!
— Стихи? Прочтите!
— Отдайте сейчас мой листок.
— Григорий Иванович, не приставайте к Сонечке. Сонечка, читайте.
— «Десять штук — двадцать копеек», — прочла нараспев Сонечка.
Послышался смех.
— Как вы смели взять мой листок? Ну, постойте же, — грозил Сонечке Никонов.
— Господа, ей-Богу, эти стихи лучше «Голубого фарфора»!
— Какая дерзость! Поэт, пошлите секундантов.
— Господа, несут шампанское!
— Несут, несут, несут!
— Вот так бокалы!
— Наливайте, Сергей Сергеевич, нечего…
— Шампанское с чаем и с баранками!
— Я за чай.
— А я за шампанское.
— Кто как любит…
— Кто любит тыкву, а кто офицера.
— Ваше здоровье, mesdames.
— Господа, мне ужасно весело!
— Вивиан…
— Муся…
— Сонечка, я хочу выпить с вами на «ты».
— Вот еще! И я вам не Сонечка, а Софья Сергеевна.
— Сонечка Сергеевна, я хочу выпить с вами на «ты»… Ну, погодите же!
— Григорий Иванович, когда вы остепенитесь? Налейте мне еще…
— Mesdames, я пью за русскую женщину.
— О да!..
— Лучше за того, кто «Что делать?» писал!
— Выпила бы и за него, да я не читала «Что делать?».
— Позор!.. А я и не видела!
— Можно и не читамши и не видемши.
— Мусенька, какая вы красавица. Я просто вас обожаю, — сказала Сонечка и, перегнувшись через стол, крепко поцеловала Мусю.
— Я вас тоже очень люблю, Сонечка… Витя, отчего вы один грустный?
— Я нисколько не грустный.
— Отчего ж вы, милый, все молчите? Вам скучно?
— Атчиго он блэдный? Аттаго что бэдный…
— Выпьем, молодой человек, шампанского.
Сонечка вдруг пронзительно запищала и метнулась к Никонову, который вытащил из ее муфты крошечную тетрадку.
— Не смейте трогать!.. Сейчас отдайте!
— Господа, это называется «Книга симпатий»!
— Сию минуту отдайте! С-сию минуту!
— Что я вижу!
— Муся, скажите ему отдать! Сергей Сергеевич…
— Григорий Иванович, отдайте ей, она расплачется.
— Господа, здесь целая графа: «Боже, сделай так, чтобы в меня влюбился…» Дальше следуют имена: Александр Блок… Собинов… Юрьев… Не царапайтесь!
Все хохотали. Сонечка с бешенством вырвала книжку.
— Сонечка, какая вы развратная!
— Я вас ненавижу! Это низость!
— Я вам говорил, что отомщу. Мессалина!
— Я с вами больше не разговариваю!
— Сонечка, на него сердиться нельзя. Он пьян так, что смотреть гадко… Налейте мне еще, поэт.
— Поверьте, Сонечка, ваш донжуанский список делает вам честь.
— Господа, а вы знаете, что здесь был убит Пушкин? — сказал Березин.
Наступило молчание.
— Как? Здесь?
— Не здесь-здесь, а в двух шагах отсюда. С крыльца, может быть, видно то место. Хотя точного места поединка никто не знает, пушкинисты пятьдесят лет спорят. Но где-то здесь…
Большинство петербуржцев никогда не были на месте дуэли Пушкина. Муся полушепотом объяснила по-английски Клервиллю, что сказал Березин.
— …Наш величайший поэт…
— Да, я знаю…
Он действительно знал о Пушкине — видел в Москве его памятник, что-то слышал о мрачной любовной трагедии, о дуэли.
— Место, на котором был убит Пушкин, ничем не отличается от места, на котором никто не был убит, — произнес с расстановкой Беневоленский.
— Это очень глубокомысленное замечание, — сказала Муся, не вытерпев. Она встала. — А вы знаете, господа, здесь очень душно и керосином пахнет. У меня немножко кружится голова.
— У меня тоже.
— На воздухе пройдет… Но поздно, друзья мои, пора и восвояси…
— В самом деле, пора, господа… Так вы говорите, с крыльца видно?
Муся отворила дверь. Пахнуло холодом. Березин подозвал полового. Муся вышла на крыльцо. Справа жалостно звенел колокольчик отъехавшей тройки. Слева у соседней лавки уже вытягивалась очередь. Дальше все было занесено снегом.
«Нет, ничего не видно… Он, однако, не вышел за мною…» — подумала Муся. Вдруг сзади сверкнул свет и она, замирая, увидела Клервилля.
— Ах, вы тоже вышли, Вивиан? — спросила она по-английски. — Нет, отсюда ничего не видно!.. Смотрите, это очередь за хлебом. Бедные люди, в такой холод! Верно, у вас в Англии этого нет?
Он не сводил с нее глаз.
— Какая прекрасная ночь, правда? — сказала она дрогнувшим неожиданно голосом. «Да, сейчас, сейчас все будет сказано», — едва дыша, подумала Муся.
— Я вышел, чтоб остаться наедине с вами… Мне нужно вам сказать… Нам здесь помешают… Пройдем туда…
Видимо, очень волнуясь, он взял ее под руку и пошел с «ей в сторону, по переулку. Через минуту он остановился. Снизу приятно пахло печеным хлебом. Было почти темно. Людей не было видно. „Неужели у места дуэли Пушкина?.. Это было бы так удивительно, память на всю жизнь… Нет, это простой переулок… Стыдно думать об этом… Сейчас все будет кончено… Но что ему сказать?“ — пронеслось в голове у Муси.
— Муся, я люблю вас… Я прошу вас быть моей женою.
Слова его были просты и банальны. Муся не могла этого не заметить, как взволнованна она ни была, какой торжествующей музыкой ни звучали эти слова в ее душе. «Так с сотворения мира делали предложение. Но теперь мне!.. Сейчас ответить или подождать?.. И как сказать ему? Лишь бы не сказать плоско… И не сделать ошибки по-английски…»