XXV.
Искры рвались за пролетомъ вокзала, прорeзывая клубы дыма, черные у отверстiй трубъ, понемногу свeтлeвшiе повыше. Изъ-подъ вагоновъ поeзда съ непрерывнымъ свистомъ выходилъ бeлый паръ и рeдeлъ, обволакивая вагоны. Пахло желeзнодорожной гарью. По лоснящемуся черной слякотью перрону пробeгали нервные пассажиры. Господинъ, съ большой коробкой въ рукe, догонялъ артельщика, быстро катившаго двухколесную телeжку. Двe дамы растерянно обнялись передъ раскрытой дверью вагона второго класса. Слышались отчаянные свистки. По сосeднему пути локомотивъ медленно надвигался заднимъ ходомъ на сверкавшiй огнями вокзалъ. Человeкъ съ лопатой въ рукахъ работалъ на полотнe, повернувшись къ поeзду спиною. Мальчикъ изъ {155} окна съ радостнымъ ужасомъ смотрeлъ на полотно. По крайнему перрону угрюмо, не въ ногу, шли солдаты.
Федосьевъ, опираясь на палку, оглядываясь по сторонамъ, вышелъ съ портфелемъ въ рукe, и направился впередъ къ вагону перваго класса. Шедшiй навстрeчу человeкъ въ пальто съ каракулевымъ воротникомъ поровнялся съ Федосьевымъ и, не глядя на него, бросилъ вполголоса:
-- Въ первомъ вагонe за машиной.
Федосьевъ дошелъ до конца поeзда и поднялся на площадку вагона, уютно свeтившагося тусклыми желтоватыми огоньками. Въ корридорe онъ столкнулся съ Брауномъ.
-- Александръ Михайловичъ? Прiятный сюрпризъ,-- сказалъ удивленнымъ тономъ Федосьевъ, здороваясь.-- Тоже въ Царское?
-- Нeтъ, я въ Павловскъ.
-- Значить, до Царскаго вмeстe... Вы въ этомъ купе? Разрeшите и мнe сeсть здeсь, благо никого нeтъ...
-- Сдeлайте одолженiе... Я думалъ, вамъ полагается отдeльное купе или даже отдeльный вагонъ?..
-- Ну, вотъ еще... Я никому на вокзалe и не говорилъ, что eду... Вамъ все равно -- спиной къ локомотиву? -- спросилъ Федосьевъ, кладя портфель на диванъ и садясь.-- Такъ вы въ Павловскъ?
-- Да, я туда eзжу по понедeльникамъ и четвергамъ. Одно изъ нашихъ учрежденiй по изготовленiю противогазовъ помeщается въ Павловскe.
-- Вотъ вeдь какая прiятная встрeча,-- повторилъ Федосьевъ.-- А я звонилъ въ "Паласъ", да васъ дома не было... Мнe особенно интересно побесeдовать съ человeкомъ, прибывшимъ {156} недавно изъ Европы. Вы курите? -- спросилъ онъ, вынимая портсигаръ.-- Я безъ папиросы не могу прожить часа... Такъ какъ же вы къ намъ изволили проeхать? Черезъ Англiю и Скандинавскiя страны?
-- Да, на Ньюкестль-Бергенъ.
-- Значить, всякiя видали государства, и воюющiя, и нейтральныя... Вeрно, и въ Стокгольмe задержались?
-- Нeсколько дней.
-- Стокгольмъ да еще Лозанна теперь интереснeйшiе города: гнeзда всeхъ агентуръ и контръ-агентуръ мiра.
-- Я недавно побывалъ и въ Лозаннe.
-- Такъ-съ?.. Да, вы могли многое видeть... Ну что, какъ тамъ, у нашихъ доблестныхъ союзниковъ?.. Замeтьте,-- вставилъ онъ съ улыбкой, -- у насъ теперь ироническое обозначенiе "наши доблестные союзники" стало почти обязательнымъ. Казалось бы, почему? Вeдь они и въ самомъ дeлe доблестные?..
-- Да, у насъ, кажется, не даютъ себe отчета въ ихъ жертвахъ, особенно въ жертвахъ Францiи.
-- Именно... А можетъ, тутъ природная русская насмeшливость надъ всякой оффицiальной словесностью. Вeдь вовсе не французы, а мы самый насмeшливый въ мiрe народъ... "Надъ чeмъ смeемся?.." Хоть и, правда, со стороны не совсeмъ это понятно. Подумайте, вeдь у нихъ на западномъ фронтe вся французская армiя, вся англiйская, вся бельгiйская, да еще разныя вспомогательныя войска, канадскiя, австралiйскiя, индусскiя, алжирскiя,-- и все это противъ половины германской армiи. А мы одни, и противъ насъ другая половина нeмцевъ, да три четверти австрiйской армiи, да еще турки... Можетъ быть, если на дивизiи считать, это и не совсeмъ такъ... Хоть {157} вeрно почти такъ и на дивизiи... Но публика судитъ безъ цыфръ. Отсюда и пошло: "доблестные союзники", "домъ паромщика", и все такое.
-- Зато у союзниковъ дeла лучше, чeмъ у насъ. У нихъ фронтъ крeпкiй.
-- Да, да, конечно... Хоть и не такiя ужъ у нихъ блестящiя дeла. Да и снарядовъ, и аэроплановъ у союзниковъ не то, что у насъ, какъ котъ наплакалъ. У нихъ могучая промышленность, флотъ, американская база, а у насъ ничего...
Послышались звонки, свистокъ кондуктора. Поeздъ покачнулся, вокзалъ медленно поплылъ назадъ.
-- И живемъ однако,-- сказалъ, устало глядя въ окно, Браунъ.
-- Дивны дeла Твои, Господи, живемъ! Вотъ только долго ли проживемъ?..
-- Вы думаете, недолго?
-- Увы, не я одинъ думаю: всe мы смутно чувствуемъ, что дeло плохо... И, замeтьте, большинство очень радо: грацiозно этакъ, на цыпочкахъ въ пропасть и спрыгнуть.
-- Мнe все-таки нeсколько странно это слышать отъ представителя власти.
-- Я, Александръ Михайловичъ, не такъ ужъ типиченъ для представителя власти. Разумeю нашу нынeшнюю, съ позволенiя сказать, власть,-- сказалъ Федосьевъ, ускоряя рeчь въ темпъ ускоряющемуся ходу поeзда.
-- Вотъ какъ: "съ позволено сказать"?
-- Да, вотъ какъ... Такого правительства даже у насъ никогда не бывало. Истиннымъ чудомъ еще и держимся. Кто это, Тютчевъ, кажется, сказалъ, что функцiя русскаго Бога отнюдь не синекура?.. Впрочемъ, что-жъ говорить о нашемъ правительствe,-- сказалъ онъ, нахмурившись.-- О немъ нeтъ двухъ мнeнiй. А я отъ нашей лeвой {158} общественности тeмъ главнымъ образомъ и отличаюсь, что и въ нее нисколько не вeрю... У насъ, Александръ Михайловичъ, военные по настроенiю чужды милитаризму, юристы явно не въ ладахъ съ закономъ, буржуазiя не вeритъ въ свое право собственности, судьи не убeждены въ моральной справедливости наказанiя... Эхъ, да что говорить! -- махнулъ рукой Федосьевъ.-- Расползается русское государство, всe мы это чувствуемъ...
-- Я, признаться, не замeчалъ, чтобы в?с?e это чувствовали въ Петербургe. Напротивъ...
-- Я говорю о людяхъ умныхъ и освeдомленныхъ... Умъ, конечно, отъ Бога, а вотъ освeдомленности у людей моей профессiи, конечно, больше, чeмъ у кого бы то ни было. Намъ все виднeе, чeмъ другимъ, и многое мы такое знаемъ, Александръ Михайловичъ,-- или хоть подозрeваемъ,-- вставилъ онъ,-- о чемъ другiе люди не имeютъ понятiя. Тe же, которые понятiе имeютъ, тe не догадываются, что мы это знаемъ...
Оба вздрогнули и быстро оглянулись на окно: по сосeднему пути со страшной силой пронесся встрeчный поeздъ... Прошло нeсколько мгновенiй, ревъ и свистъ оборвались. Сверкнули огни, телеграфная проволока быстро поднялась и, подхваченная столбомъ, полетeла внизъ. Впереди простоналъ свистокъ.
-- Да, многое мы видимъ и знаемъ,-- повторилъ Федосьевъ.
-- Жаль однако, что ваше вeдомство не даетъ болeе наглядныхъ доказательствъ своей проницательности,-- сказалъ Браунъ.
Федосьевъ посмотрeлъ на него и усмeхнулся.
-- Дадимъ, дадимъ.
-- Исторiи оставите?
-- Исторiи мы уже оставили.
-- Это что же, если не секретъ? {159}
-- Теперь, пожалуй, больше не секретъ. Я разумeю записку, года три тому назадъ поданную н?а?ш?и?м?ъ человeкомъ "въ сферы", какъ пишутъ лeвыя газеты. Вы, вeрно, о ней слышали: записка Петра Николаевича Дурново. Не слыхали? Объ этой запискe начинаютъ говорить -- и не мудрено. Въ ней, Александръ Михайловичъ, все предсказано, рeшительно все, что случилось въ послeднiе годы. Предсказана война, предсказана съ мельчайшею точностью конфигурацiя державъ: съ одной стороны, говоритъ, будутъ Германiя, Австрiя, Турцiя, Болгарiя, съ другой Англiя, Россiя, Францiя, Италiя, Сербiя, Японiя,-- онъ еще, правда, указываетъ Соединенные Штаты, пока въ войну не вмeшавшiеся. Предсказанъ ходъ войны, его отраженiе у насъ, тоже совершенно точно. А кончится все, по его словамъ, революцiей и въ Россiи, и въ Германiи, причемъ русская революцiя, говоритъ Петръ Николаевичъ, неизбeжно приметъ характеръ соцiалистическiй: Государственная Дума, умeренная оппозицiя, либеральныя партiя будутъ сметены и начнется небывалая анархiя, результатъ которой предугадать невозможно... Вотъ какъ, Александръ Михайловичъ, предсказываетъ человeкъ! Насчетъ войны сбылось... Вдругъ сбудется также о революцiи, и будемъ мы вздыхать по плохому государству, оставшись вовсе безъ государства. Плохое, какъ никакъ, просуществовало столeтья...
-- Это всегда говорятъ въ такихъ случаяхъ. Доводъ, извините меня, не изъ самыхъ сильныхъ.
-- Будто? По моему, въ политикe только одно и нужно для престижа: продержаться возможно дольше... На этомъ пролетe, Александръ Михайловичъ, между Петербургомъ и Царскимъ, два вeка дeлается исторiя... Не скажу, конечно, чтобъ {160} она дeлалась очень хорошо. Но вeдь еще какъ ее будутъ дeлать революцiонеры? Я, слава Богу, личный составъ революцiи знаю: есть снобы, есть мазохисты, преобладаютъ несмысленыши.