-- ...Да, господа, эта "святая сeрая скотинка" медленной, тяжелой, но упорной тропою... идетъ къ тeмъ же высшимъ началамъ права и справедливости... къ какимъ, во всеоружiи опыта гражданственности... несутся англо-саксонская и латинская расы. И кто знаетъ, господа, не суждено ли намъ ихъ опередить? Я вeрю, господа, въ прыжокъ изъ царства необходимости въ царство свободы! Больше того, господа, съ рискомъ быть обвиненнымъ въ утопизмe, я не вeрю вообще въ царство необходимости! Человeчество властно куетъ свое будущее!.. Господа, я вeрю только въ царство свободы!
Апплодисменты гремeли все чаще. Теперь ихъ вызывала почти каждая фраза. Муся апплодировала изо всей силы. Отъ нея не отставали другiе. Въ кружкe презирали политику, но на этотъ разъ всe были взволнованы. Витя восторженными глазами уставился на оратора. Горенскiй уже съ трудомъ связывалъ фразы. Онъ задыхался. Изъ дверей на него съ испугомъ смотрeли лакеи. За дверьми толпились люди.
-- ...Господа!.. Имeющiй уши да слышитъ!.. Но эти слeпцы не видятъ и не слышатъ!.. Господа, въ эти трагическiе дни... да будетъ повторено {366} слово великаго писателя земли русской: "Не могу молчать"!.. Да, господа, есть минуты, когда молчать -- преступленье, котораго не проститъ намъ потомство, какъ не проститъ народъ русскiй!.. Выйдите на окраины города!.. Взгляните, взгляните же вокругъ себя!.. Переполняется вeковая чаша терпeнiя народнаго!.. Приходитъ позорный конецъ мiру кнута и мракобeсiя!.. Завтра, можетъ быть, уже будетъ поздно! Господа, Ахеронъ выходить на улицу!.. Нeтъ, не апплодируйте,-- вскрикнулъ князь, поднявъ руку,-- вы не смeете апплодировать! завтра, можетъ быть, прольется кровь!.. (Апплодисменты мгновенно оборвались). Господа, никто изъ насъ не знаетъ, что его ждетъ. Но въ эти жертвенные дни да будетъ же девизъ нашъ: Sursum corda! Господа, имeемъ сердца горe! Вершины духа человeческаго съ нами!.. Съ нами люди, подобные Семену Сидоровичу... Съ нами и тe, кто выявляетъ во вдохновенномъ творчествe тончайшую духовную эманацiю толщъ народныхъ! Господа, въ эти дни обратимся мыслью къ нашимъ провидцамъ! Писатель, который со всей справедливостью можетъ быть названъ совeстью народа русскаго, изъ толщи и крови котораго онъ вышелъ,-- я назвалъ Максима Горькаго (несмотря на просьбу оратора, загремeли долгiя рукоплесканья)...-- писатель этотъ во вдохновенномъ прозрeнiи своемъ пророчески воспeлъ... грядущiй, близящiйся Ахеронъ.
Князь поднялъ съ тарелки листокъ бумаги.
-- Вы помните, господа, дивную аллегорiю Горькаго? Птицы ведутъ между собой бесeду... Здeсь и солидная пуганая ворона, и дeйствительный статскiй снигирь, и почтительно-либеральный старый воробей, птица себe на умe, которая тихо сказала: "Да здравствуетъ свобода!" и тотчасъ громко добавила: "въ предeлахъ законности"! {367} (послышался смeхъ)... И этимъ, съ позволенiя сказать, пернатымъ -- имя же имъ легiонъ въ трижды печальной русской дeйствительности -- грезится вдохновенный образъ другой птицы... Слушайте!
Онъ развернулъ листокъ и, изъ послeднихъ силъ справляясь съ дыханьемъ, прочелъ съ надрывомъ въ громовомъ голосe:
"Вотъ онъ носится, какъ демонъ,-- гордый, черный демонъ бури,-- и смeется, и рыдаетъ... Онъ надъ тучами смeется, онъ отъ радости рыдаетъ.
Въ гнeвe грома,-- чуткiй демонъ,-- онъ давно усталость слышитъ, онъ увeренъ, что не скроютъ тучи солнца,-- нeтъ, не скроютъ.
Вeтеръ воетъ... Громъ грохочетъ...
Синимъ пламенемъ пылаютъ стаи тучъ надъ бездной моря. Море ловитъ стрeлы молнiй и въ своей пучинe гаситъ. Точно огненныя змeи вьются въ морe, исчезая, отраженья этихъ молнiй.
-- Буря! Скоро грянетъ буря!
Это смeлый Буревeстникъ гордо рeетъ между молнiй надъ ревущимъ гнeвно моремъ; то кричитъ пророкъ побeды:
-- Пусть сильнeе грянетъ буря!..."
Князь Горенскiй отступилъ на шагъ назадъ и бросилъ на столъ салфетку. Залъ стоналъ отъ рукоплесканiй. Всe повставали съ мeстъ.
Браунъ незамeтно прошелъ къ выходной двери.
XIII.
-- Что-жъ, пообeдали? -- спросилъ онъ, входя въ кабинетъ Федосьева.-- Я думалъ, вы давно кончили и ушли... {368}
-- Кончаю. Васъ поджидалъ, мнe торопиться некуда. Вы пили кофе?
-- Пилъ.
-- Выпейте еще со мною. Я и чашку лишнюю велeлъ подать въ надеждe, что вы зайдете. Для меня готовятъ особое кофе... Вотъ попробуйте.-- Онъ налилъ Брауну кофе изъ огромнаго кофейника.-- Предупреждаю, заснуть послe него трудно, но я и безъ того плохо сплю... Если выпить на ночь нeсколько чашекъ такого кофе, можно себя довести до удивительнаго состоянiя. Тогда думаешь съ необычной ясностью, видишь все съ необычной остротой. Мысли скачутъ какъ бeшеныя, всe несравненно яснeе и тоскливeе дневныхъ.
-- Да, я это знаю,-- сказалъ Браунъ.-- Въ пору этакой ночной ясности мыслей очень хорошо повeситься.
-- Очень, должно быть, хорошо... Интересныя были рeчи на юбилеe?
-- Ничего... Я, впрочемъ, не слушалъ... Кофе дeйствительно прекрасное.
-- Я немного знаю Кременецкаго,-- сказалъ, улыбаясь, Федосьевъ.-Разумeется, любой столоначальникъ имeетъ право на юбилей послe двадцати пяти лeтъ службы, однако мнe не совсeмъ понятно, почему именно этотъ п?р?а?з?д?н?и?к?ъ ?р?е?в?о?л?ю?ц?i?и такъ у васъ раздувается. Вeдь Кременецкiй -- второй сортъ?
-- Третiй... Но юбилейное краснорeчiе, какъ надгробное, никого ни къ чему не обязываетъ. Вы, что-жъ, принимаете въ серьезъ и некрологи?..
-- Повeрьте, публика все принимаетъ въ серьезъ.
-- Вы думаете? Возможно, впрочемъ, что въ этомъ вы и правы. Если у насъ въ самомъ дeлe произойдетъ революцiя, то главныя непрiятности могутъ быть отъ смeшенiя третьяго сорта съ {369} первымъ. Несчастье революцiй именно въ томъ и заключается, что къ власти рано или поздно приходятъ люди третьяго сорта, съ успeхомъ выдавая себя за первосортныхъ. Въ этомъ они легко убeждаютъ и исторiю,-- ее даже, пожалуй, всего легче... Но вeдь и вы, собственно, всeхъ валите въ одну кучу. Нетрудная вещь иронiя... И нетрудное дeло обобщенiе. "Праздникъ революцiи"? Нeтъ, все таки не революцiи, а того пошлаго, что въ ней неизбeжно, какъ оно неизбeжно и въ контръ-революцiи. Герценъ -- революцiя, и Кременецкiй -- революцiя. Но, право, Герценъ за Кременецкаго не отвeчаетъ. Говорятъ о пропасти между русской интеллигенцiей и русскимъ народомъ,-- общее мeсто. По моему, гораздо глубже пропасть между вершинами русской культуры и ея золотой серединой. На крайнихъ своихъ вершинахъ русскiй либерализмъ замeчательное явленiе, быть можетъ, явленiе мiровое. А на золотой срединe...-- Онъ махнулъ рукой.-- И "Фауста" подстерегло оперное либретто... Что до низовъ... Волей судьбы вершины нашей мысли сейчасъ указываютъ то самое, чего хотятъ низы -- и это наше счастье. Но, можетъ быть, такъ будетъ не долго: связь вeдь въ сущности случайная,-- и это наше несчастье. Иными словами, вполнe возможно, что въ одинъ прекрасный день низы насъ съ нашими идеями пошлютъ къ чорту. А мы -- ихъ.
-- Непремeнно такъ и будетъ. Только вы ихъ пошлете къ чорту фигурально, а они васъ безъ всякихъ метафоръ.
-- Не радуйтесь, то же самое и въ вашемъ лагерe. Чeмъ проще и грубeе идеологiя, тeмъ легче ее прiукрасить. Такъ Сегантини посыпалъ золотой пылью краски на своихъ "Похоронахъ". Невыгодный прiемъ: золото отъ времени почернeетъ, картина потеряетъ репутацiю. {370}
-- Нашей картинe и терять нечего. Репутацiя у нея твердая.
-- Я этого не говорю. Въ области чистаго отрицанiя русская реакцiонная мысль достигла большой высоты. Но только въ этой области. Зато, когда вы начинаете умильно изображать человeка съ положительными идеалами, у меня всегда впечатлeнiе странное,-- вотъ какъ въ старыхъ повeстяхъ, когда писатель такъ же умильно изображаетъ, что думаетъ кошечка или о чемъ переговариваются между собой березки... Бросьте вы, право, "созиданiе"...
-- Что-жъ, для созиданiя вы придете намъ на смeну,-- сказалъ Федосьевъ. "Очень сегодня разговорчивъ",-- подумалъ онъ.-- "И, по обыкновенiю, отвeчаетъ больше самому себe, чeмъ мнe... Опять придется издалека начинать, надоeли мнe философскiя бесeды. А пора, давно пора довести до конца этотъ глупый разговоръ... Но какъ? Охъ, театрально"...-- Разрeшите налить вамъ еще чашку... Я говорю, в?ы придете, въ самой общей формe: вы, лeвые. Личные ваши взгляды мнe, какъ я уже вамъ говорилъ, весьма неясны,-- добавилъ онъ полувопросительно, глядя на необычно оживленное, блeдное лицо Брауна.