-- Какъ! Еще пить?
-- Нeтъ, къ счастью, не шампанское... Разбились стаканы.
-- Кто-жъ такъ укладывалъ! Эхъ, вы, недотепа...
-- Что теперь дeлать? Не изъ горлышка же пить?
-- Господа, все спасено: одинъ стаканъ цeлъ, этого достаточно.
-- Узнаемъ всe чужiя мысли.
-- То-то будутъ сюрпризы!
-- А если кто боленъ дурной болeзнью, пусть сознается сейчасъ,-сказалъ медленно поэтъ, {403} какъ всегда, вполнe довольный своимъ остроумiемъ. Муся поспeшно оглянулась на Клервилля.
-- Давайте въ снeжки играть...
-- Давайте...
-- Разлюбезное дeло!
-- Что-же раньше? Въ снeжки или шампанское пить?
-- Господа, природа это, конечно, очень хорошо, но здeсь холодно, -сказала Глаша.
-- Ахъ, я совсeмъ замерзла,-- пискнула Сонечка.
-- Сонечка, бeдненькая, ангелъ,-- кинулся къ ней Никоновъ,-- трите же лицо, что я вамъ приказалъ?
-- Мы согрeемъ васъ любовью,-- сказалъ Беневоленскiй.
"Боже, какой дуракъ, какъ я раньше не замeчала!" -- подумала Муся.
-- А что, господа, если-бъ намъ поeхать д?а?л?ь?ш?е? Мы, правда, замерзнемъ.
-- О, да!-- сказалъ Клервилль.-- Дальше...
-- Куда же? Въ "Виллу Родэ"?
-- Да вы съ ума сошли!
-- Ни въ какой ресторанъ я не поeду,-- отрeзала Глафира Генриховна.
-- Въ самомъ дeлe, не eхать же въ ресторанъ со своимъ шампанскимъ.-подтвердилъ Березинъ, все выбрасывавшiй осколки изъ ящика.
-- А заказывать тамъ, сто рублей бутылка,-- пояснила Глафира Генриховна.
-- Господа, въ ресторанъ или не въ ресторанъ, но я умру безъ папиросъ,-- простоналъ Никоновъ.
-- Ну, и умрите,-- сказала Сонечка,-- такъ вамъ и надо.
-- Жестокая! Вы будете виновницей моей смерти! Я буду изъ ада являться къ вамъ каждую ночь. {404}
-- Пожалуйста, не являйтесь, нечего... Такъ вамъ и надо.
-- За что, желанная?
-- За то, какъ вы вели себя въ саняхъ.
-- Сонечка, какъ онъ себя велъ? Мы въ ужасe...
-- Ужъ и нельзя погрeть ножки замерзающей дeвочкe!..
-- Гадкiй, ненавижу...
Сонечка запустила въ Никонова снeжкомъ, но попала въ воротникъ Глашe.
-- Господа, довольно глупостей! -- разсердилась Глафира Генриховна,-eдемъ домой.
-- Папиросъ! Убью! -- закричалъ свирeпо Никоновъ.
-- Не орите... Все равно до Невскаго папиросъ достать нельзя.
-- Ну, достать-то можно,-- сказалъ Березинъ. -- Если черезъ Строгановъ мостъ проeхать въ рабочiй кварталъ, тамъ ночные трактиры.
-- Какъ черезъ мостъ въ рабочiй кварталъ? -- изумился Витя. Ему казалось, что рабочiе кварталы отсюда за тридевять земель.
-- Ночные трактиры? Это страшно интересно! А вы увeрены, что тамъ открыто?
-- Да, разумeется. Во всякомъ случаe, если постучать, откроютъ.
-- Ахъ, бeдные, они теперь работаютъ,-- испуганно сказала Сонечка.
-- Нeтъ, какъ хорошо говорилъ князь! Я, право, и не ожидала...
-- Господа, eдемъ въ трактиръ... Полцарства за коробку папиросъ.
-- А какъ же снeжки?
-- Обойдемся безъ снeжковъ, намъ всeмъ больше шестнадцати лeтъ.
-- Всeмъ, кромe, кажется, Вити,-- вставила Глаша. {405}
Витя взглянулъ на нее съ ненавистью.
-- А вамъ...-- началъ было онъ.
-- Мнe много, скоро цeлыхъ восемнадцать, пропeла Сонечка.-- Господа, въ трактиръ чудно, но и здeсь такъ хорошо!.. А наше шампанское?
-- Тамъ и разопьемъ, вотъ и бокалы будутъ.
-- Господа, только условiе: подъ самымъ страшнымъ честнымъ словомъ, никому не говорить, что мы были въ трактирe. Вeдь это позорь для благородныхъ дeвицъ!
-- Ну, разумeется.
-- Лопни мои глаза, никому не скажу!
-- Григорiй Ивановичъ, выражайтесь корректно... Такъ никто не проговорится?
-- Никто, никто...
-- Клянусь я первымъ днемъ творенья!
-- Да вeдь мы eдемъ со старшими, вотъ и Глафира Генриховна eдетъ съ нами,-- отомстилъ Витя. Глафирe Генриховнe, по ея словамъ, шелъ двадцать пятый годъ.
-- Нeтъ, какое оно ядовитое дитё!
-- Въ сани, въ сани, господа, eдемъ...
Eхали не быстро и довольно долго. Стало еще холоднeе, Никоновъ плакалъ, жалуясь на морозъ. По настоящему веселы и счастливы были Муся, Клервилль, Сонечка. Мысли Муси были поглощены Клервиллемъ. Тревоги она не чувствовала, зная твердо, что этой ночью все будетъ сказано. Какъ, гдe это произойдетъ, она не знала и ничего не дeлала, чтобъ вызвать объясненiе. Она была такъ влюблена, что не опускалась до прiемовъ, которые хоть немного могли бы ихъ унизить. Муся даже и не стремилась теперь къ объясненiю: онъ сидeлъ противъ нея и т?а?к?ъ смотрeлъ на нее,-- ей этого было достаточно; она {406} чувствовала себя счастливой, чистой, расположенной ко всeмъ людямъ.
Старый, низенькiй, грязноватый трактиръ всeмъ понравился чрезвычайно. Дамы имeли самое смутное понятiе о трактирахъ. Въ большой, теплой комнатe, выходившей прямо на крыльцо, никого не было. Немного пахло керосиномъ. Когда выяснилось, что огромная штука у стeны есть машина, а со скамьи всталъ заспанный п?о?л?о?в?о?й, котораго Березинъ назвалъ м?а?л?ы?й и б?р?а?т?е?ц?ъ ?т?ы ?м?о?й, дамы окончательно пришли въ восторгъ, и даже Глафира Генриховна признала, что въ этомъ заведенiи есть свой стиль.
-- Ахъ, какъ тепло! Прелесть!
-- Здeсь надо снять шубу?
-- Разумeется, нeтъ.
-- Отчего же нeтъ? Mesdames, вы простудитесь,-- сказалъ Березинъ, сдвигая два стола въ углу.-- Ну, вотъ, теперь прошу занять мeста.
-- Право, я страшно рада, что насъ сюда привезли. А вы рады, Сонечка?
-- Ужасно рада, Мусенька! Это прямо прелесть?
-- Господа, я заказываю чай. Всe озябли.
-- Папиросъ!..
-- Слушаю-съ. Какихъ прикажете?
-- Папиросъ!..
-- Ну-съ, такъ вотъ, голубчикъ ты мой, перво-на-перво принеси ты намъ чаю, значитъ, чтобъ согрeться,-- говорилъ Березинъ: онъ теперь игралъ купца, очевидно подъ стиль трактира. Дамы съ восторгомъ его слушали.
-- Слушаю-съ. Сколько порцiй прикажете? -- говорилъ еще не вполнe проснувшiйся половой, испуганно глядя на гостей.
-- Сколько порцiй, говоришь? Да ужъ не обидь, голуба, чтобъ на всeхъ хватило. Хотимъ, {407} значитъ, себя чайкомъ побаловать, понимаешь? Ну, и бубликовъ тамъ какихъ-нибудь тащи, што-ли?
-- Слушаю-съ.
-- Папиросъ!..
-- А затeмъ, братецъ ты мой, откупори ты намъ эту штучку. Своего, значитъ, кваску привезли... И стаканы сюда тащи.
-- Слушаю-съ... За пробку съ не нашей бутылки у насъ пятнадцать копeекъ.
-- Пятиалтынный, говоришь? Штой-то дороговато, малый. Ну, да авось осилимъ... И ж-жива!
Отпустивъ малаго, Березинъ засмeялся ровнымъ, негромкимъ смeхомъ.
-- Нeтъ, право, онъ очень стильный.
-- Здeсь дивно... Григорiй Ивановичъ, положите туда на столъ мою муфту.
-- Ага! Прежде "ну, и умрите", а теперь "положите на столъ мою муфту"?.. Богъ съ вами, давайте ее сюда, ваше счастье, что я такой добрый.
-- И такой пьяный...
-- Вамъ нравится здeсь, Вивiанъ? Вы не сердитесь, что мы все время говоримъ по русски?
-- О, нeтъ, я понимаю... Мнe такъ нравится!..
Клервилль дeйствительно былъ въ восторгe отъ поeздки, въ которой могъ наблюдать русскую душу и русскiй разгулъ. Самый трактиръ казался ему точно вышедшимъ прямо изъ "Братьевъ Карамазовыхъ". И такъ милы были эти люди! "Она никогда не была прекраснeе, чeмъ въ эту ночь. Но какъ, гдe сказать ей?" -думалъ Клервилль. Онъ очень волновался при мысли о предстоящемъ объясненiи, объ ея отвeтe; однако, въ душe былъ увeренъ, что его предложенiе будетъ принято.
-- Мосье Клервилль, давайте помeняемся мeстами, вамъ будетъ здeсь у?д?о?б?н?e?е,-- предложила {408} Глафира Генриховна.-- Григорiй Ивановичъ, несутъ ваши папиросы. Слава Богу, вы перестанете всeмъ надоeдать...
-- Господа, кто будетъ разливать чай?
-- Глаша, вы.
-- Я не умeю и не желаю. И пить не буду.
-- Напрасно. Чай великая вещь.
Никоновъ жадно раскуривалъ папиросу.
-- Григорiй Ивановичъ, дайте и мнe,-- пропeла Сонечка.-- Я давно хочу курить.
-- Сонечка, Богъ съ вами! -- воскликнула Муся.-- Я мамe скажу.
-- А страшное честное слово? Не скажете.
Она протянула руку къ коробкe, Никоновъ ее отдернулъ. Сонечка сорвала листокъ.
-- Господа, это стихи.
-- Стихи? Прочтите.
-- Отдайте сейчасъ мой листокъ.
-- Григорiй Ивановичъ, не приставайте къ Сонечке. Сонечка, читайте.
"Въ дни безвременья, безлюдья
Трудно жить -- кругомъ обманъ.
Всeмъ стоять намъ надо грудью,
Закуривъ родной "Османъ".
-- "Десять штукъ -- двадцать копeекъ",-- прочла нараспeвъ Сонечка.
Послышался смeхъ.
-- Какъ вы смeли взять мой листокъ? Ну, постойте же,-- грозилъ Сонечкe Никоновъ.