— Ох, мама, перестань, пожалуйста, — вздохнула она.
Я сердито смахнула с глаз слезы, чувствуя себя ужасно глупо.
— Мама, он знает, что ты живешь здесь. Я уверена, он знает об этом. Он наверняка тоже разыскивал тебя в Интернете. Он знает, чем ты здесь занимаешься, и знает, где ты живешь.
Такая мысль не приходила мне в голову. Я имею в виду то, что Уильям может разыскивать меня с помощью поисковой машины. То, что он может знать мой адрес. Неужели Зоя права? И он знает о том, что я тоже живу в Нью-Йорке, в Верхнем Вест-Сайде? Интересно, он вспоминал обо мне? И что он при этом чувствовал?
— Мама, тебе надо расслабиться. Выброси эти мысли из головы. Позвони Нейлу. Вообще, мне кажется, тебе надо почаще с ним встречаться и продолжать жить собственной жизнью.
Я повернулась к ней, собственный голос показался мне хриплым и грубым.
— Я не могу, Зоя. Я должна знать, помогло ли ему то, что я сделала. Я должна знать это. Неужели это слишком много? Неужели это так трудно?
В соседней комнате захныкала малышка. Наши голоса разбудили ее. Зоя пошла туда и тут же вернулась, держа на руках пухленькую, икающую сестренку.
Зоя бережно погладила меня по голове, по-прежнему баюкая малышку.
— Не думаю, что ты когда-нибудь узнаешь об этом, мама. Не думаю, что он когда-нибудь будет готов сказать тебе об этом. Ты изменила всю его жизнь. Ты вывернула ее наизнанку, помни об этом. Скорее всего, он больше никогда не захочет тебя видеть.
Я выхватила ребенка у нее из рук и яростно прижала к себе, вдыхая его запах, впитывая его тепло и невинность. Зоя была права. Мне нужно было перевернуть страницу и продолжать жить дальше.
Как? Это другой вопрос.
___
Я старалась занять себя чем только можно. Я старалась ни на мгновение не оставаться одна, что, в общем-то, оказалось не так уж трудно: у меня была Зоя, малышка, Нейл, родители, племянники, работа и бесконечные вечеринки, на которые приглашали меня Чарла и ее супруг Барри. За два года в Нью-Йорке я познакомилась с бо́льшим количеством людей, чем за все время жизни в Париже. Это был гигантский космополитический котел, и мне нравилось в нем вариться.
Да, я покинула Париж навсегда, но стоило мне вернуться к своей работе, встретиться с друзьями или получить письмо от Эдуарда, как я уносилась мыслями в квартал Марэ, как будто ноги сами несли меня туда. Рю де Руазьер, рю де Руа де Сициль, рю де Экуффе, рю де Сантонь, рю де Бретань… Они проплывали у меня перед глазами, перед моими новыми глазами, глазами, которые помнили о том, что случилось здесь в сорок втором году, пусть даже это было задолго до моего рождения.
Я часто думала о том, кто теперь живет в квартире на рю де Сантонь, кто стоит у окна и смотрит на тенистый дворик, кто проводит пальцами по гладкой мраморной каминной полке. Я думала о том, подозревают ли новые жильцы, что в их доме когда-то умер маленький мальчик и что с того самого дня жизнь еще одной маленькой девочки изменилась навсегда.
И по ночам мне тоже снился квартал Марэ. Иногда ужасы прошлого, которых я не могла видеть своими глазами, являлись ко мне в ночных кошмарах. Являлись настолько зримо, что я в страхе просыпалась и включала свет, чтобы успокоиться и прийти в себя.
И вот именно тогда, бессонными, пустыми ночами, когда я лежала в постели, измученная бесконечным круговоротом общения, с пересохшим ртом после последнего бокала вина, которого мне, конечно же, не следовало пить, возвращалась и преследовала меня старая тоскливая боль.
Его глаза. Выражение его лица, когда я прочла вслух письмо Сары. Все это вновь наваливалось на меня, прогоняя сон и причиняя душевные страдания.
Голос Зои заставил меня вернуться в реальность Центрального парка, прекрасного весеннего дня и руки Нейла у меня на бедре.
— Мама, это чудовище хочет фруктовое мороженое на палочке.
— Ни за что, — ответила я. — Никакого фруктового мороженого, ни на палочке, ни без нее.
Малышка повалилась лицом в траву и зарыдала.
— Чертовски занятная картина, не правда ли? — язвительно заметил Нейл.
___
Январь две тысячи пятого года заставил меня в очередной раз вспомнить Уильяма и Сару. Заголовки всех газет и журналов мира кричали только об одном — 60-й годовщине освобождения концентрационного лагеря Аушвиц. Кажется, еще никогда слово «Холокост» не повторялось столь часто.
И каждый раз, когда я его слышала, мысли мои с болью устремлялись к нему и к ней. Глядя на экран телевизора, на котором разворачивалась мемориальная церемония в Аушвице, я задавала себе вопрос: а вспоминает ли обо мне Уильям, когда слышит это слово? Вспоминает ли обо мне, когда на экране мелькают черно-белые образы прошлого: безжизненные изможденные тела, сложенные высокими штабелями, крематории, жирный пепел, весь кошмар давних событий?