Мы поднялись вверх по рю Роланд от площади дю Марше и припарковались перед зданием школы. Малкольм заметил, что улица называется рю ди Депорти, или Дорога ссыльных. К счастью, название оказалось подходящим. Не думаю, что я сумела бы сохранить спокойствие, называйся она, скажем, авеню Республики.
Технический колледж являл собой мрачное здание современной постройки, над которым возвышалась старая водонапорная башня. Глядя на него, трудно было представить себе, что здесь, под толстым слоем бетона на парковочных площадках, когда-то располагался концентрационный лагерь. У входа кучками стояли студенты и курили. Очевидно, наступило время обеденного перерыва. Перед колледжем, на неухоженной лужайке, заросшей травой, возвышались странного вида скульптуры, украшенные цифрами. На одной из них мы прочли: «Они должны действовать сообща и стоять друг за друга, в духе подлинного братства». И больше ничего. Мы с Бамбером переглянулись, ничего не понимая.
Я поинтересовалась у одного из студентов, имеют ли скульптуры какое-либо отношение к лагерю. Он спросил:
— К какому лагерю?
Его приятель захихикал. Я объяснила, что здесь был за лагерь. Это немного отрезвило обоих. Потом еще одна студентка вспомнила, что немного выше по улице, ведущей в деревню, установлена plaque.[47] Мы не заметили ее, когда проезжали мимо. Я спросила у девушки, что там находится. Мемориал? Она ответила, что, очевидно, так оно и есть.
Монумент был сооружен из черного мрамора, и золотые буквы на нем уже выцвели. Он был воздвигнут в шестьдесят пятом году по распоряжению мэра Бюн-ла-Роланда. На вершине его золотом горела звезда Давида. И еще на нем были выбиты имена. Очень много имен. В казавшемся бесконечном списке я сразу же выделила два, которые уже стали мне болезненно знакомыми: «Старжински Владислав. Старжински Ривка».
У подножия мраморного постамента я заметила небольшую квадратную урну. «Здесь покоится прах наших соотечественников, замученных в Аушвице-Биркенау». Немного выше, под самым списком фамилий, я прочла: «В память о 3500 еврейских детях, разлученных со своими родителями, интернированных в Бюн-ла-Роланд и Питивьер. Оттуда их отправили в Аушвиц, где все они погибли». И тут стоящий рядом Бамбер прочел вслух, со своим рафинированным британским акцентом: «Жертвы нацизма, погребенные на кладбище Бюн-ла-Роланда». Ниже мы обнаружили те же имена, что видели раньше на могильной плите. Имена детей «Вель д'Ив», которые умерли в концентрационном лагере.
— Снова «жертвы нацизма», — пробормотал Бамбер. — На мой взгляд, это достаточная причина для возмездия.
Мы стояли молча, глядя на обелиск. Сегодня Бамбер отщелкал несколько снимков, но сейчас его фотоаппарат покоился в чехле. На черном мраморе не было ни единого слова о том, что французская полиция самостоятельно управлялась с лагерем, как и о том, что происходило за колючей проволокой.
Я оглянулась назад, на деревню, на темный и мрачный шпиль церкви слева.
По этой дороге с трудом шагала Сара Старжински. Она прошла мимо того места, на котором я стояла сейчас, и свернула налево, в концентрационный лагерь. Несколько дней спустя этой же дорогой на железнодорожный вокзал прошли ее родители, откуда они и отправились на смерть. В течение многих недель дети оставались одни, после чего их перевезли в Дранси, и каждого поджидала смерть на пути в Польшу.
Что же все-таки случилось с Сарой? Неужели она умерла здесь? Ее имени не было ни на плите на кладбище, ни на мемориале. Может быть, ей удалось бежать? На глаза мне попалась водонапорная башня, стоявшая на краю деревни, у дороги, ведущей куда-то на север. Может быть, она еще жива?
Зазвонил сотовый, и мы вздрогнули от неожиданности. Это оказалась Чарла.
— С тобой все в порядке? — сходу поинтересовалась она, и голос ее донесся до меня неожиданно чисто и без помех. Такое впечатление, что она стояла рядом со мной, а не находилась в тысячах миль отсюда, по ту сторону Атлантики. — Сегодня утром ты оставила сообщение, которое показалось мне грустным.
Мои мысли покинули Сару Старжински и вернулись к ребенку, которого я носила под сердцем. К тому, что вчера ночью сказал Бертран: «Это станет концом для нас».
И снова мир невыносимой тяжестью лег мне на плечи.
___
Железнодорожный вокзал в Орлеане бурлил и кипел, он походил на разворошенный муравейник, кишащий людьми в серой форме. Сара старалась ни на шаг не отставать от пожилой четы. Она не хотела, чтобы они увидели ее страх. Уж если она сумела добраться сюда, значит, не все еще потеряно и для нее оставалась надежда. Надежда на возвращение в Париж. Она должна быть храброй и сильной.
— Если кто-нибудь остановит тебя, — прошептал Жюль, пока они стояли в очереди за билетами в Париж, — ты наша внучка. Тебя зовут Стефани Дюфэр. А волосы тебе обстригли потому, что в школе ты нахваталась вшей.
Женевьева поправила воротник блузки Сары.
— Вот так, — улыбаясь, сказал она. — Ты выглядишь замечательно, чистой и здоровой. И еще красивой. Совсем как наша внучка!
— А у вас и вправду есть внучка? — спросила Сара. — Это ее одежда?
Женевьева рассмеялась.
— У нас только непослушные внуки, Гаспар и Николя. И еще у нас есть сын, Ален. Ему уже сорок. Он живет в Орлеане, с Генриеттой, своей женой. А одежда эта принадлежит Николя, он немного старше тебя. С ним столько хлопот, скажу я тебе!
Сара не могла не восхищаться тем, как пожилые супруги старательно делали вид, что все в порядке, что сегодняшнее утро ничем не отличается от прочих и что им предстоит самая обычная поездка в Париж. Но она заметила, как время от времени они незаметно оглядывались по сторонам, постоянно пребывая настороже и ожидая неприятностей. Ее беспокойство еще больше усилилось, когда она увидела, что солдаты проверяют всех пассажиров, садящихся в поезда. Она вытянула шею, чтобы получше рассмотреть, что они делают. Немцы? Нет, французы. Французские солдаты. А ведь у нее с собой не было удостоверения личности. У нее вообще ничего не было. Ничего, не считая ключа и денег. Осторожно и незаметно она передала толстую пачку банкнот Жюлю. Он с удивлением взглянул на нее. Она подбородком указала на солдат, преграждающих путь к поездам.
— Что ты хочешь, чтобы я с ними сделал, Сара? — озадаченно прошептал он.
— Они ведь попросят предъявить мое удостоверение личности. А у меня его нет. Я думаю, это может помочь.
Жюль принялся внимательно разглядывать шеренгу солдат, выстроившихся вдоль перрона. Он явно занервничал. Женевьева толкнула его локтем.
— Жюль! — прошипела она. — Дело может выгореть. Мы должны попытаться. У нас просто нет другого выхода.
Пожилой мужчина взял себя в руки. Он кивнул супруге. Кажется, он справился с волнением. Купив билеты, они направились к поезду.
Перрон был набит битком. Они оказались со всех сторон зажаты пассажирами. Здесь были женщины с вопящими младенцами на руках, нетерпеливые бизнесмены в строгих костюмах. Сара поняла, что ей надо делать. Она вспомнила мальчика, который проскользнул во внутренние двери на стадионе, того самого, который сумел воспользоваться суматохой и замешательством. Именно так должна поступить сейчас и она. Сполна воспользоваться преимуществом, которое давали ей толкотня и давка, приказы, которые выкрикивали одни солдаты другим, и бурлящая толпа.
Она выпустила руку Жюля и пригнулась. Это похоже на то, как будто ныряешь под воду, подумала она. Плотная, душная масса юбок и брюк, туфлей и лодыжек. Присев на корточки, она двинулась вперед, раздвигая руками мешающие ей ноги и чемоданы, и внезапно перед нею оказался поезд.