И, наконец, были среди них такие, кто был против искусственного вмешательства в дела природы, но и эти представительницы женской реформаторской партии пребывали в уверенности, что она, (природа), в ближайшее время сама наведёт демократический баланс и наделит мужчин способностью вынашивать и рожать детей. При этом никто из них не задавался вопросом, как именно это должно было произойти. "Как-нибудь!" – отвечали добрые женщины, сопровождая свои слова загадочными улыбками.
Самым странным было то, что они нашли немалую поддержку среди мужчин – политиков, вовсю старающихся освоить ресурсы новой партии. Особенно когда речь шла о повышении собственного рейтинга и о вопросах финансирования из госбюджета.
Мик не собирался углубляться в эти проблемы, но усвоил для себя, что встреч с реформаторшами на улице следует избегать – они легко увлекаются и имеют склонность переходить всякие границы. Например, могут потребовать у встречного мужчины немедленного согласия на операцию по "усовершенствованию" организма, а в случае отказа избить до полусмерти сумочками и зонтиками.
Радуясь в душе, что митингующие не выходят сегодня за отведённую им территорию, он обратился было к проходу, ведущему к третьей площади, и тут же понял, что радость его была преждевременной. Через проход на площадь Архива Конгресса шла толпа с флагами и транспарантами. Лица людей были суровы, челюсти плотно сжаты, глаза, устремлённые вдаль, метали молнии. Твёрд и тяжёл был их шаг, который они профессионально печатали по брусчатке мостовой. Ветер лихо полоскал серые полотнища знамён, словно марш происходил не тёплым солнечным днём на мирной пустой площади, а где-нибудь на морском побережье в бурю.
Это ещё кто такие, что так решительно шагают в направлении, избегаемого всеми, Архива?
Недоумение Мика тут же разрешилось, когда он взглянул на лозунги, аккуратно выведенные чёрным на серой и белым на чёрной ткани транспарантов.
"Долой газеты!" – кричал первый, самый маленький.
"Добьёмся полного запрета на печатную продукцию!" – развивал ту же тему второй.
"Книги в огонь!" – вопил третий.
"Поддержим правительство в борьбе с бесполезным образованием! – возвещал четвёртый.
"Не дадим развратить своих детей губительной учёбе!" – призывал шестой.
"Знания – грех!" – проповедовал седьмой.
"За чистоту и невинность умов!" – подытоживал восьмой.
Стройные колонны углубились в пределы площади Архива Конгресса шагов на двадцать и остановились в молчании. У Мика от беспокойства защемило сердце. Что сейчас произойдёт? Неужели они пришли громить главное хранилище знаний цивилизации, центром, которой является этот город?
Демонстранты стояли неподвижно, наверное, секунд десять и вдруг, словно по команде завопили, заверещали и засвистели все разом! В направление здания Архива Конгресса полетели огрызки, объедки, смятые клочки бумаги, бывшие когда-то газетами и страницами книг. Протестующие по-обезьяньи прыгали, кривлялись, выделывали неприличные жесты, а некоторые, сняв штаны, демонстрировали свои филейные части тел, повернувшись задом в сторону Архива.
Содом продолжался минуты три, после чего митингующие, как по команде прекратили выражение своего протеста, моментально навели порядок в своих рядах и удалились в торжествующем молчании. Мик перевёл дух.
Положительной чертой почти всех безумств охвативших преображённый город, было то, что они редко имели фатальные, катастрофические или хоть сколько-нибудь серьёзные последствия. Чаще всего немыслимые страсти, громоподобные речи, зловещие призывы, угрозы и проклятия сотрясали воздух, развлекая толпу, грозившую смести всё на своём пути, но имеющую свойство быстро остывать и переключаться на другой объект внимания.
Мик размышлял с минуту, не стоит ли ему вернуться за метлой и убрать мусор оставленный поборниками "чистоты и невинности умов", но тут он вспомнил, что понятия не имеет, где в здании Архива находятся мётлы, а обращаться за этим делом к библиотекарше не хотелось, и, скорее всего, было бы бесполезной тратой времени. Тем более что головная боль его не прошла, а наоборот усилилась видимо из-за всего увиденного и услышанного только что.
И тогда он встал со своего мраморного сидения и направился в сторону прохода ведущего к площади, откуда не раздавалось ни звука. Это была самая тихая и спокойная площадь из всех, что были в городе, несмотря на то, что она же была, наверное, самая большая. Дело в том, что здесь никогда не проводились митинги, а делалось это в знак уважения к личности великого человека, почётного гражданина города о котором среди его жителей, да и за пределами, ходили легенды. Это была… площадь Дульери!