Он улыбнулся. Все та же добрая и ласковая преподавательская улыбка, «подойди сюда, сейчас мы разберем твою контрольную, чтобы в следующий раз ты не допустила таких ошибок»...
Ледяной ужас пробрал меня от макушки до пяток, приморозил к полу безо всякой магии. Следующего раза не будет. Обычная логика сказок «если враг с тобой говорит, необязательно будет убивать» тут не годилась, это было совершенно ясно. Совсем некстати вспомнилась странно оборванная реплика Зелля – «он не теряет концентрации, даже когда занимается... чем угодно». Тогда-то я поняла его однозначно – подумаешь, нашел необразованную девочку, необразованных в Мастерской не бывает, нам госпожа Матильда такие лекции читала, опасаясь за здоровье студентов, что Вилли потом полдня ходил пунцовый, как кора Весеннего Дерева. Но тут... вероятно, Зелль думал о другом. Чем мог заниматься Ротт-Ворон, таким, что даже циничный маг решил лишний раз меня не пугать?
Исследованиями?
Экспериментами?
Пытками?
Я попыталась сглотнуть. Горло ощутимо пересохло. Взгляд, не выдержав вида лица мага, опустился ниже – как раз на его правую руку, свободную от книжки. Вот оно, ленивое движение пальцев, сейчас из стен, послушные его приказу, появятся тени-ремни, обездвиживающие любого, а я даже шевельнуться не могу...
Не знаю, что все-таки сдвинуло меня с места.
Вероятно, воспоминание, прорезавшееся, как отблеск молнии – взгляд умирающего, искалеченного, окровавленного человека на выжженной траве. «Хаос – зерно, которое прорастает только в сердце разумного. Надо вовремя собирать урожай». Собирать урожай – так? Воспитывая учеников и отправляя их на верную гибель – чтобы Хаос, высвободившись из тела умершего, вернулся обратно к учителю?
Мои губы шевельнулись. Ротт, явно заинтересованный («что же напоследок она нам сообщит?»), наклонился поближе. Зря.
– Да пошел ты! – наконец выговорила я.
И ударила. Не рукой — остатками того, что дал мне умирающий пособник Ворона на той поляне. Чистым, отчаянным Хаосом. Не зная даже, чем бью, без заклинаний, без рун – просто поймав вспыхнувшую перед глазами картинку и выбросив вперед руку.
Атака оказалась простой – из моей ладони словно выросла серо-серебристая трехметровая плеть, хлестнувшая вперед и наискось. И, разумеется, я промахнулась – в первый-то раз, да незнакомой силой, да против того, чья реакция раз в десять превышает реакцию среднего человека! Я успела увидеть, как Ротт, чья добрая улыбка почти не угасла, воздел вверх ладонь – и вокруг него замерцал, потек воздух, становясь щитом. Еще бы, от своей-то магии да не создать противодействия? Плеть скользнула по щиту, не причинив тому видимого вреда, отлетела вбок. И, непослушно извернувшись в моей руке, как живая, подрезала короткие резные ножки огромному шкафу, перед которым мы и стояли. Исчезла.
Шкаф начал заваливаться. Наверное, это заняло сущие мгновения – мне же показалось, что все происходило постепенно и плавно, медленными, завораживающими движениями крупных рыб в воде.
Вот в глазах Ворона мелькает удивление и беспокойство, вот он спешно снова воздевает руку, и щит мерцает голубым. Вот разлетаются, трепеща страницами, книги. Вот хрустят, словно вафельное пирожное, ломаются полки. Вот...
Вот я. Я, которая успевает подумать: это мой шанс.
Я каким-то невероятным заячьим скачком миновала Ротта. Схватила со стола призму с ключом, едва не поскользнулась на подвернувшейся брошюрке, но удержалась – и так, как никогда еще в жизни не бегала, рванула туда, где плыл серыми волнами проход между шкафами. Туда, где еще стояли смерть-ворота, созданные Вороном для демонстрации – просто потому, что он никогда не заботился о том, чтобы убрать следы своей магии. У него было слишком много сил — в отличие от нас, привыкших беречь каждую крупицу слабого, гаснущего дара. Именно поэтому, вероятно, он оставил ловушку. Именно поэтому не уничтожил возможный путь для побега – просто не подумал. Его не учили аккуратности в Мастерской.
В открытые ворота я влетела вперед головой – услышав за спиной непонятный звук и решив просто прыгнуть. Что-то коснулось моей лодыжки, на миг обожгло – и исчезло. Оказавшись в пустоте и темноте, я вспомнила, что надо закрыть глаза и подумать про Пристань, отчаянно понадеялась, что возможности Зелля как ключ-стража все-таки не полностью блокируются этим дурацким стеклом, успела помолиться всем богам, которых могла вспомнить – и все это, кажется, секунды за три.
Потом мой прыжок кончился – и я упала вниз.
Даже испугаться не успела – почти сразу плюхнулась в холодную волну. Закашлялась, высунула голову, попыталась грести одной рукой, потому что второй сжимала ключ, попыталась лечь на воду – плавать я умею, но очень средне, в Вирдо не было озер и достаточно широких рек... И мои ноги коснулись дна.
Я выпрямилась. Воды было по пояс. Дул слабый ветер, я стояла на одной из отмелей Озера Ори – неподалеку от порта и волнореза, там, где обычно купались дети. Судя по солнцу – настоящему солнцу, не подделке «осколка» – было позднее утро, небо почти затянуло тучами. Со стороны Светлой Семинарии доносился мягкий перезвон колоколов. Я слышала крики-зазывания торговцев, вопли вечно голодных хагзи у рыболовных судов, ржание лошадей.
А в небе, огромные и нелепые, покачивались несколько шаров – напоминая разбухшую вдвое, а то и втрое, луну. Серые, как купол над Университетом. Высоко-высоко, наполовину прикрытые облаками, даже летучий корабль не достанет, даже тарг или грифон не дотянется.
Так вот как выглядят эти проклятые осколки реальности снаружи, отстраненно подумала я.
Хм. Я – снаружи?
Я дома?
Медленно разжав кулак, я осмотрела свою «добычу». Серебристый изящный ключ был запрятан, казалось, в обычное граненое стекло, напомнив мне, как делаются простенькие сувениры на праздники: стеклянный шарик с изображением Университета и блестками, если потрясти – посыплется разноцветный снег; стеклянный медальон с веточкой двуцветки внутри... Пару раз я видела кусочки янтаря с застрявшими в них мушками или комарами; дорогие – жуть! Говорят, что янтарь – это окаменевшая за много лет смола, хотя профессор Раундворт считает, что он получился из застывшего мускуса диких лопардов.
Только вот мне упорно казалось, что даже если я хрястну этой хрупкой призмой по ближайшему камню – а камней тут много, берега Ори отнюдь не песчаные! – она не разобьется. Скорее уж, разобьется ключ. Не хотелось бы рисковать. Призма была почти горячая на ощупь, как будто подогревалась изнутри.
– Спасибо, – непонятно зачем сказала я: ясно же, что не услышат. Положила призму все в тот же карман. Сквозь смерть-ворота он смог меня провести; что дальше? Сможет ли открыть дверь куда-то еще? Ладно, для начала надо выбраться из воды, а то стою тут, как мокрое изваяние. С трудом передвигая ноги в потяжелевшей обуви, я вылезла на берег. Села, сняла сапоги, вылила из них воду, сняла заодно и куртку, расстелив ее рядом. Тут же пробрало ознобом от оставшейся на теле мокрой одежды. Раздеться до белья? Посидеть тут, пока не высохну? Куда вообще идти и что делать? В голове звенела какая-то странная пустота. Пустота и бессилие.
И почему здесь нет купающихся и визжащих мальчишек? Уже почти лето, самое время детям пропадать на берегу озера c утра до глубокой ночи, нырять за пиратскими сокровищами (которых у нас, конечно, нет, но такие, как Тим, все равно надеются), плавать наперегонки, собирать ракушки и мелких рачков...
Вода неподалеку громко плеснула. Я рефлекторно дернулась, едва не съехав по мелким камням к линии прибоя – особенно когда из очередной волны высунулось зубастое длинное рыло. Через два долгих удара сердца я поняла, что это всего лишь дифин – и от облегчения уронила сапоги обратно в озеро. Пришлось вылавливать.
– Скрр-риии! – просвистел дифин. Он был темно-серый, с несколькими светлыми полосками на гладкой шкуре. Сш'твир, вспомнила я. Подплыл ближе, на мелководье, странно виляя всем телом и подгребая руками-плавниками – я и не думала, что они могут передвигаться на столь малой глубине. – Стр-раж! Вернулась? От тебя пахнет ловушкой и плохой магией! Прекрати так пахнуть!