Полина слушала его, замерев, и понимала, что у нее ощущение другое – страх. Страх не от того, что он говорит, а от того, что он мог бы этого не сказать, что она могла не услышать этих слов. Голос разума восставал и предлагал вспомнить, сколько ей лет, вспомнить о своем сыне, о маме, о том, что она уже привыкла жить одна, что не стоит что-то менять, ведь как хорошо жить без душевных волнений, какая спокойная и размеренная у нее сейчас жизнь. Но сердце… Сердце замирало, сердце таяло, пальцы в его руке немного дрожали, а душа распахнулась навстречу давно забытым чувствам. Голос рассудка взял верх, она будто очнулась, слишком резко выдернула руку.
– ПВ, не надо, через несколько дней ты уедешь и забудешь все, что здесь было. Не надо. Я понимаю: в романтической обстановке хочется романтики, но не до такой же степени. А если невмоготу, посмотри вокруг, сколько здесь молодых и красивых, не то, что я!
Ее слова, как пощечина, хлестнули его по лицу, он резко отпустил ее руку и встал.
– Извини! Пойдем, Лина, завтра рано вставать!
Она не то, что встать, она пошевелиться не могла. Когда эти гадкие слова сорвались с языка, она в ту же секунду поняла, что это была самая большая ее ошибка, что она сама сейчас, своими руками вдребезги разбила свою жизнь. А самое страшное – обидела такого хорошего, такого родного человека, обидела так, что простить такое нельзя. ПВ стоял рядом, протягивая ей руку, Полина мед ленно подняла на него глаза, в них была такая боль, такое отчаяние и такой страх, что у него, странно, но это так, сразу отлегло от сердца. Он притянул ее к себе, обнял. И они молча вышли из бара. Молча дошли до двери номера Полины, она нервничала, никак не могла найти ключ в сумочке. Вдруг подняла глаза, полные слез (опять!):
– Ты сможешь простить меня?
ПВ взял из ее рук сумочку, достал ключ, открыл дверь, подтолкнул Полину внутрь, закрыл дверь, в темноте положил сумочку на кресло. Сквозь зарешетчатое на восточный манер окошко пробивался свет от фонарей, что зажглись вокруг бассейна, слышался птичий гомон и тихая музыка.
Они стояли в темноте у дверей номера, прижавшись друг к другу и боясь спугнуть то ощущение близости, которое возникло, как ни парадоксально, в тот момент, когда они впервые поссорились, потому что не только Полина поняла в тот момент, насколько важно для не случившееся, но и ПВ, сначала задохнувшийся от ее слов, а потом увидевший боль в глазах, понял, что с ней происходит то же, что творится и в его душе. Очень бережно, боясь спугнуть это ощущение близости, он начал покрывать поцелуями ее лицо, губы, шею. Она не сопротивлялась, она слушала его руки, его губы, она таяла в его руках, и ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось…
Африканская ночь с остатками дневного зноя, тихая арабская музыка, взрывы смеха, доносившиеся из бара – все это не имело уже никакого значения. Эти двое, казалось, словно очутились на другой планете, где не было никого, кроме них. Вся нежность, нерастраченная сила любви, что столько времени и у нее, и у него пряталась где-то на самом донышке души, вдруг вырвалась наружу, вырвалась с такой силой что уже ни остановить, ни спрятать назад ее было просто невозможно. Руки его, губы его казались такими родными, такими дорогими, что где-то там, в самом дальнем уголке подсознания, билась только одна мысль: как я жила без него? Как я была без него? Невозможно, невозможно… А руки становились все смелее, объятия все жарче, губы все требовательнее…
«Так не бывает, так не бывает, потому что так не бывает», – как заклинание повторяла про себя Полина, автобус вез их опять в глубь пустыни, она смотрела в окно на звездное небо и не верила себе, не верила тому, что случилось. «Такого счастья не бывает, не бывает, потому что его не может быть…» А счастье сидело рядом, обнимало ее за плечи и нежно – нежно прижималось щекой, целуя ее в склоненную на его плечо голову. И тоже не верило в то, что произошло. Не верило своему счастью. В эти минуты не было в мире людей, счастливее их, роднее их и ближе их. Случилось то, к чему эти двое шли, проходя те испытания, которые посылала судьба, отдавая силы свои, себя самих близким своим, забывая о себе, о своей несложившейся жизни, о своем одиночестве, перестав уже верить в то, что что-то еще может измениться. Ведь уже не двадцать лет, и даже не тридцать… Но оказалось, что душа еще жива, что сердце открыто для любви, и любовь случилась, потому что она выстрадана, потому что она не могла не прийти.